В РЕЗЕРВЕ. УРОКИ ПЕРВЫХ МЕСЯЦЕВ ВОЙНЫ
После обеда дивизия вновь вытянулась в длинную походную колонну и двинулась в путь к месту нового назначения, пока — вниз по Волхову.
Ночь настигла нас в старом русском селе Новая Ладога. Это большое село стоит в пойме реки на правом берегу. Волхов здесь не столь могуч и широк, как выше гидростанции, но и здесь впечатляла его мощная сила.
На подходе к переправе нам встретились один за другим два монастыря, прилепившиеся к высоким, крутым склонам левобережья. Один был явно очень древним, какой-либо жизни тут заметно не было; вросший почти наполовину в землю, он был обнесен мощной каменной оградой из громадных валунов весом в несколько тонн каждый, поднять такой под силу лишь современным мощным башенным кранам. Ворот в этом каменном валу не было, только лаз, через который, согнувшись, можно попасть за ограду и в сам монастырь. Теперь это древнее святилище пустовало. Неподалеку от древнего и пустующего монастыря стоял другой — действующий. Вокруг него высилась стена уже не из гранитных валунов, а из красного жженого кирпича. Высокая и ровная. Внутри, на широком дворе, располагались двух- и трехэтажные строения с куполообразными крышами, увенчанными крестами.
В Новой Ладоге размещались тылы нашей армии. Здесь работала и военторговская офицерская столовая. Время было позднее, но я все же решил зайти. Подошедшая официантка сообщила, что в меню остались биточки и какао: «Больше ничего нет». Для ужина меня это вполне удовлетворяло, и, заказав порцию биточков и два стакана какао, я сел за столик в дальнем углу. Помещение было обширное, но с низким потолком, широкие окна тщательно занавешены плащ-палатками, несколько десятков квадратных столиков аккуратно покрыты белыми скатертями; в углу возле входа ярко освещенный большой электрической лампочкой располагался буфет, отгороженный от зала окрашенной голубой решеткой, за стойкой щелкала косточками буфетчица, видно, подсчитывала дневную выручку.
Вошли еще офицеры, среди них секретарь дивизионной партийной комиссии старший политрук Вашура. Поздоровавшись, сел рядом со мной. За ужином он проинформировал меня о месте нашей дислокации и о том, что некоторое время мы будем находиться в резерве.
С выходом нашей дивизии к Волхову была завершена перегруппировка войск армии. Преградив путь немцам к Карельскому перешейку и берегам Ладожского озера, фронт армии теперь вытянулся от Шлиссельбурга до Лодейного Поля. А с выходом противника к Тихвину положение армии оказалось довольно трудным. Армия, как недавно наша дивизия, оказалась полностью отрезана от баз снабжения. Ни одна действующая железная дорога, ни одна шоссейная и даже грунтовая дорога больше не связывали армию с тылом.
Все войска, за исключением передовой, были переведены на скудный, почти голодный паек. На сутки выдавалось двести граммов хлеба и один-два раза в день — горячий чай-приварок. Однако духом никто не падал, каждому солдату обстоятельно разъясняли обстановку, положение в Ленинграде, и люди вполне сознавали ситуацию и твердо верили, что такое положение продлится недолго. Никто из нас не располагал достоверными данными о резервах вооруженных сил и экономическом потенциале нашей страны, но какая-то интуитивная вера в ее необоримую силу никогда не покидало нас.
В Новой Ладоге мы снова перешли на правый берег Волхова и, отойдя от реки километров на пятнадцать-двадцать, расположились на отдых в нескольких деревнях и подземных ангарах.
Да! Да! Мы, кажется, отдыхаем! Теперь можно было и помечтать, оглянуться на пройденный путь, подумать.
Истекшие четыре месяца войны явились для нас суровой, жестокой школой. Мы учились воевать с организованным, хорошо обученным и по-прусски выдрессированным, наглым и самоуверенным врагом. Учились воевать — на собственном горьком и тяжелом опыте. Внимательно вглядываясь в лицо врага, мы тщательно изучали его повадки, приемы, тактику и стратегию борьбы. Изучали шаблоны противника и часто использовали их в свою пользу.
С первых же дней войны мы убедились, что немцы и сейчас ведут войну, как их далекие предки, тевтонские рыцари, — по однажды установленному шаблону. Все у них рассчитано, расписано и издавна заведено. Военные действия они начинают в восемь часов утра — не раньше и не позже. Обедают ровно в два часа. Правда, после обеда война у них часто ведется уже без педантичности и без энтузиазма. Если утром гитлеровцы, как правило, дружно открывали огонь из всех видов оружия, то после обеда стреляли уже лениво и неорганизованно, а в шесть часов стрельба прекращалась вообще, до утра следующего дня. Лишь иногда они выставляли одну-две дежурные пушки, из которых полтора-два часа вели так называемый методический огонь. Без танков они в атаку на нас не ходили, а стоило подбить две-три машины, как вся армада разворачивалась и удирала.
Первое общее впечатление складывалось, что, напав внезапно и вероломно, гитлеровцы захватили нас врасплох. Сильно напугали нас, изрядно поколотили и на время расстроили наши ряды. Но не сбили с ног. Окровавленные и ослабевшие, мы продолжали сопротивляться; отходя в глубь страны, продолжали наносить врагу ощутимые контрудары. Пользуясь инициативой, фашисты и сейчас еще царапаются и больно кусают нас. Хотя уже запыхались и ослабели. Однако сейчас нам, как воздух, нужна была передышка. Нужно было собраться с силами, изловчиться и так крепко врезать под девятое ребро противника, чтобы сбить с него спесь, лишить инициативы и дать почувствовать, что сдаваться мы не намерены, вызов принимаем.
Второе, также общее впечатление склонялось к тому, что на первом этапе войны мы опирались, главным образом, на морально-патриотическое превосходство, а не на численный, технический и военный перевес нашей армии. Грамотных в военном отношении солдат и офицеров у нас было недостаточно. Особенно плохо обстояло дело с младшим офицерским и сержантским составом. А ведь именно он обеспечивает успех в бою. Неважно было дело и с пехотным оружием. Самым главным тут является автомат. Их у нас почти не было, если не считать ППД
[7]
— тяжелое и несовершенное автоматическое оружие. Но даже их в дивизии насчитывалось всего несколько штук.
Тяжелым и непрактичным оказался и наш старик «максим». Если где он и был хорош, так это в позиционной обороне. Что же касается подвижного боя, тут он был лишь страшной обузой. Не более практичным оказался и ручной пулемет Дегтярева с его тяжелыми и громоздкими дисками, капризным затвором и привередливым прицельным приспособлением. Десятизарядная полуавтоматическая винтовка СВТ
[8]
тоже ничего особенного собой не представляла, и потому она вскоре вышла из употребления.
Отвечала за все — знаменитая трехлинеечка образца прошлого века, хотя ее штык давно уже потерял свое былое, суворовское, значение.
Ствольные минометы у нас были с первого дня войны. Это хорошая пехотная артиллерия, она всегда двигалась вместе с пехотой и хорошо ее поддерживала во время боя. Но ее было ничтожно мало. А снаряды к ней — мины, были в крайне ограниченном количестве. Тогда как немцы заливали нас именно минометным и автоматным огнем.
