— Наглый козел. Хочет удостоверение. Я тебе дам такое удостоверение…
Плавание проходило без приключений, пока мы не подошли к Аду. Это название дано тропической части Южной Америки, где температура в тени поднимается до 40 градусов. Мы работали днем и ночью, разгружая и нагружая, иногда в четырех портах в день. Работали все, свободных не было. Я мало кого из команды видел, потому что в получасовой перерыв мы, как мешки, валились в койки и спали не раздеваясь.
Однажды ночью в Сан-Антонио я был назначен на вахту у трюма, в то время как другие отправились на берег пить. Я был бы рад пойти с ними. Трюм был освещен ярким светом дуговых ламп. Коричневые грузчики, чьи спины блестели от пота, разгружали ящики с вином из Лексоза. Это были проворные плуты, и я должен был следить, чтобы они не скрылись в темноте с другими товарами. Трюм выглядел как склад самых разных товаров. Ватерклозеты и изображения святых, лезвия бритв и инструменты плотника — все перемешано вместе.
В полночь во время перерыва грузчики уселись внизу на набережной, а я пошел на палубу, где было спокойно и прохладно. Город поднимался на холме, мерцая тысячами огней. Он выглядел как искрящаяся волна, простирающаяся до возвышающихся Анд.
Шум возвращающейся команды донесся с набережной. Все они хорошо набрались и покачивались на шторм-трапе, поднимаясь на палубу. Бич Мэйланд шел впереди. Наклонившись ко мне, он ядовито спросил:
— Снова на вахте? Снова лижешь задницы? Ты сопливый подонок!
— Сам подонок, — ответил я.
Минуту он колебался, глядя как полоумный.
— Что ты сказал? — прорычал он.
— То же, что и ты.
Он глубоко вдохнул. Мы стояли лицом к лицу, остальные окружили нас враждебным кольцом. В смутном свете палубных ламп я не различал их лиц. С носа приближался третий помощник.
— Приходи на корму, я выколочу из тебя дурь, выпущу кишки, — пробормотал Мэйланд, поворачиваясь, чтобы уйти. Остальные пошли за ним.
Я знал, что рано или поздно придется подраться, и решил, что приму его вызов здесь и сейчас. Когда я пришел на корму, я вынужден был прокладывать себе дорогу, как боксер, идущий на ринг. Люди стояли в тесном проходе между столовой и палубой, которая, по-видимому, была оставлена для зрителей, чтобы они могли видеть через открытую дверь кубрика. В кубрике было только два человека: на койке спал Мартенс, а в середине стоял бич, играя мышцами. Я подошел к койке, снял куртку, повесил на вешалку. Затем мы повернулись друг к другу.
— Сто девяносто фунтов веса против ста тридцати.
— Задай ему! — провизжал юнга.
Остальные молчали. Я принял боевую позицию, помахал руками и, пританцовывая, пошел к нему. Он стоял как глыба.
Кулаки, тяжелые, как молоты, небрежно опущены. Он показывал, что не боится меня.
— Иди, иди, подонок! — насмехался он.
Я сделал выпад и ударил его правой в подбородок, но промахнулся. Тряхнув головой два или три раза, как бы прочищая уши от воды, Мэйланд медленно пошел на меня. Между койками и стеной места для движения было мало. Он широко размахнулся. Я откачнулся, но его удар пришелся мне по уху. Я ощутил резкую боль и почувствовал, что по шее течет кровь.
Теперь Мэйланд шел ко мне с вытянутыми руками, стараясь захватить меня. Я понимал, что, если он сожмет меня руками, все сразу кончится. Я отпрыгнул, схватил его правый палец и изо всех сил потянул назад. Он со стоном упал на колени.
— Пусти, вонючий подонок.
Я усилил давление. Я знал, что он убьет меня, если я его выпущу.
Капли пота выступили на его лбу.
— Пусти, ради бога! — завизжал он.
Я давил так сильно, как мог. Послышался треск. Палец был сломан.
— Боже всемогущий! — Потом более покорно, совсем другим голосом: — Пусти, ради бога, Прин!
Я отпустил и осторожно отступил на несколько шагов. Он остался сидеть на полу, сжимая сломанный палец. Как большинство физически сильных людей, он не умел выносить боль, принимая наказание.
Зрители вошли в кубрик и молча направились к своим койкам.
Я подошел к шкафчику и посмотрел в зеркало внутри его. Мое ухо почти оторвалось от его удара. Я прижал к нему носовой платок и пошел к вахтенному офицеру, чтобы он оказал помощь.
— Как тебя угораздило? — спросил третий помощник.
— Ящик упал, — ответил я.
Пришел бич, держа свой сломанный палец.
— Я упал, — хрипло сказал он.
Третий ухмыльнулся:
— Как вам это понравится? На Прина падает ящик и отрывает ухо, а ты падаешь и ломаешь палец. Вы бы придумали историю получше к завтрашнему утру. Если вы расскажете капитану эту, он повесит вас обоих.
Когда я вернулся с перевязанной головой, меня встретило враждебное молчание. Я притворился, что ничего не заметил, и переоделся.
Через десять минут пришел Мэйланд. Его перевязанный палец торчал как свеча.
— Прин не донес, — сказал он, и после этих слов воцарился мир.
Следующие несколько дней мы обращались друг с другом с утонченной вежливостью.
Однако через четырнадцать дней в Талтале он с двумя другими матросами покинул корабль. Страсть к бродяжничеству снова захватила его. Этому желанию ни один бич не может сопротивляться. Он хотел отправиться в Диамантино, и отправился, но при этом терял весь свой заработок.
Хотя с тех пор меня никто не задевал, популярности мне это не прибавило. Я все равно оставался «человеком, работающим за удостоверение». Но я побил Мэйланда, и все уважали меня за это.
Глава 5
В морском суде
В дверь постучали.
— Мистер Прин, мистер Бусслер просит вас на мостик, — сказал стюард.
Я выпрыгнул из койки и пошел к умывальнику.
Через окно я мог видеть часть прогулочной палубы «Сан-Франциско», а дальше — оживленную гавань Гамбурга. Светило солнце, все казалось ярким, радостным. В каюте было удобно: большое зеркало, обтянутый кретоном диван, широкая постель с множеством выдвижных ящиков внизу — все обещало приятную жизнь на борту. Я надел новую форму с узким золотым кольцом на рукаве и поправил фуражку перед зеркалом.
Я был четвертым помощником на «Сан-Франциско». С моим удостоверением помощника и сертификатом радиста в кармане я преодолел нижние ступени лестницы, ведущей к успеху. Я кивнул себе в зеркале и вышел.
Первый помощник приветствовал меня на мостике:
— Пожалуйста, мистер Прин, подойдите к офицеру американской иммиграционной службы и проводите пассажиров на корабль.
Я откозырял и вышел. У причала я взял такси.
Деревянный домишко иммиграционной службы был набит, как железнодорожный вокзал. Группами толпились мужчины, женщины, дети. Носильщики кричали, и то тут, то там через толпу проталкивались врачи в белых халатах. Я впервые сталкивался с пассажирами. Они сгрудились вокруг меня, как мухи вокруг потной лошади, и засыпали глупыми вопросами. Одна пожилая леди с блестящими глазами интересовалась, будут ли танцы на корабле и позволено ли морякам танцевать. Сильно надушенный джентльмен желал знать, приняты ли меры предосторожности на случай крушения.
