Глава 7
Трудовой корпус
Я записался в добровольный трудовой корпус. Чтобы быть уверенным, что меня примут, я написал руководителям сразу нескольких лагерей. Все они отказали, так как я был слишком стар в свои двадцать четыре года. Однако руководитель лагеря Фогтсберг Лампрехт решил дать мне возможность попробовать. «Если вы согласны стать рядовым добровольцем, — написал он, — можете приезжать».
Через три дня я отправился в лагерь. Путешествие было утомительным. В Плавне была получасовая остановка, и я прогулялся по маленькому городку с булыжными мостовыми и белыми деревянными домами. День был жарким и пыльным, листья уже пожухли. Я чувствовал себя угнетенным. Когда уходил в море, я испытывал радость, теперь же буду работать без энтузиазма. Конечно, любая работа лучше, чем сидение без дела. Но после того, как я душой и телом предался морю, на земле я оказался не в своей стихии.
В саду виллы я увидел красивую белокурую девушку в белом платье. Я знал, что нас разделяет нечто большее, чем садовый забор. Меня озарило вдохновение. Я поставил чемодан, перешел дорогу к цветочному магазину, купил букет роз и вошел прямо в сад, где сидела девушка. Кованые ворота скрипнули, когда я открыл их. Девушка подняла глаза. Я подошел к ней по лужайке, положил цветы ей в руки, наклонился и поцеловал ее. Ее рот открылся в немом изумлении. Я постоял минутку, глядя на нее, потом повернулся и ушел. За воротами я взял чемодан и не оглядываясь пошел по улице прямо на вокзал.
Днем я приехал в Олшниц. Трудовой лагерь размещался в замке, возвышавшемся над городом. Прежде это мрачное здание служило женской тюрьмой. Окна еще были зарешечены, а внутри камеры примыкали одна к другой, как пчелиные соты. Дежурный новел меня к коменданту лагеря. Мы прошли мимо многих дверей. Железные площадки гремели под нашими шагами. Дежурный постучал в дверь и открыл ее. Я оказался прямо перед комендантом Лампрехтом, высоким худощавым человеком с суровым лицом.
— А, это вы, Прин, — сказал он. — Молодой человек, который хочет начать как рядовой доброволец.
— Да, сэр.
Он протянул руку:
— Тогда приветствую вас как товарища, Прин. Идите к интенданту и подберите себе что-нибудь подходящее. Скажите, что вы назначены в группу «Хундсгрун». — Еще рукопожатие, и я оказался снаружи.
Я получил поношенную военную форму, потом мне показали койку и шкафчик. В спальне помещалось семьдесят человек. Это был широкий, хорошо освещенный зал, где раньше был рабочий цех для заключенных. Я разложил свои вещи и ждал. Группы еще работали и не вернутся до пяти часов. Я услышал их на расстоянии. Они с песней промаршировали во двор замка и с грохотом поднялись по лестнице в зал.
Увидев меня, они остановились. Маленький истощенный парнишка спросил:
— Это вы морской капитан?
— Да, а что?
— Мы давно слышали, что вы собираетесь приехать. — Он заикался и прятался за других.
Я осмотрелся. Почти все они были молодые ребята лет по девятнадцать — двадцать, ткачи с большой ковровой фабрики у вокзала. Большинство выглядели хилыми и истощенными. У всех был подавленный вид, как у людей, живущих в постоянном страхе за ежедневный хлеб. Они смотрели на меня с любопытством, но больше не задавали вопросов.
На следующее утро дежурство началось в пять тридцать. Группы выстроились во дворе и получили дневной рацион, состоявший из хлеба, масла, сосисок, сыра и фляжки тепловатой черной жидкости, которая считалась кофе и называлась «пот негра». После завтрака мы отправились к месту работы пешком или на грузовиках в зависимости от расстояния. Группа «Хундсгрун» должна была идти пешком, мы прошли через Олшниц и зашагали вдоль главной дороги в долину Элстер. Строительная площадка, на которой мы работали, лежала рядом с деревней Хундсгрун на длинной покатой лужайке, мягко спускавшейся к реке. Ниже мы могли слышать бормотание водяной мельницы, выше до вершины холма простирался лес.
Наша работа заключалась в осушении луга. Надо было нарезать куски дерна и выкапывать узкую канаву точно четыре с половиной фута глубины. С одиннадцати до одиннадцати тридцати мы делали перерыв, сидели на пнях на краю леса, жадно ели и болтали друг с другом. После обеда мы продолжили работу до двух тридцати и вернулись в замок.
В пять тридцать мы получили обед, оказавшийся единственной горячей пищей за день. После этого было свободное время, если комендант не решит провести часовое учение. Так шел день за днем, и понемногу я начал привыкать к новой жизни. Скучными были только вечера и воскресенья. Перед окнами замка открывался широкий вид. Вершины Доуна густо заросли лесом и терялись в отдаленной голубоватой дымке. Было похоже на высокие зеленые волны, издали накатывавшие и застывающие. Я думал о море и испытывал ностальгию.
Однажды утром все ужасно разволновались. Исчез стюард лагеря. Все бегали по замку, кричали, звали его, но он не отвечал. Наконец мы пошли из камеры в камеру. За каждой открытой дверью нас встречал холод и запах плесени, поскольку большинство камер не использовались. Они оставались такими, какими были, когда замок еще служил тюрьмой.
Наконец мы нашли его в камере в левом крыле. Он лежал на топчане с газовой трубкой во рту. Чтобы ничто не помешало ему умереть, он заклеил ноздри и углы рта пластырем. Но умирать ему было трудно. Его правая рука схватила горло, как если бы в последний момент он хотел оторвать смерть от себя. Мы открыли дверь и окна и вынесли его наружу. Затем позвонили врачу и некоторое время делали искусственное дыхание. Все было напрасно. Он умер. Тело уже окоченело. Важным вопросом было, почему он это сделал? Кто-то предположил, что он растратил деньги. Но проверили книги и счета, все оказалось в порядке. Мы проверили его шкафчик. Там была пачка писем от девушки, последнее пришло три дня назад. Она писала: «Я жду уже четыре года и больше не могу ждать. Ты не можешь найти работу, а к тому времени, когда мы сможем пожениться, я стану старухой». Всегда одно и то же. Желание, нищета, отчаяние, а будущее серое и беспощадное. Надо быть очень выносливым, чтобы все это выдержать.
Сразу после обеда мне было приказано явиться к коменданту. Он стоял на железной площадке у камеры, перед ним руководители группы «Хундсгрун».
— Комрад Прин, — сказал Лампрехт, — примешь руководство седьмой партией.
— А что Резелер? — спросил я. — До сих пор он был руководителем.
— Я назначаю его стюардом.
Я щелкнул каблуками и ушел. Хорошо, что я начал продвигаться, но мое удовольствие омрачалось печалью. На утреннем построении официально объявили о моем назначении, и мы пошли на работу. Для меня жизнь не изменилась. Я все еще нарезал дерн и копал канавы.
Год проходил медленно, наш труд стал значительно тяжелее. Пришел октябрь с туманом и дождем. Мы барахтались в грязи и не раз попадали под дождь на пути в замок, так что приходили мокрые до костей. Нас часто проверял начальник земельной комиссии, длинный тощий человек, настоящая конторская крыса. Он ходил туда и сюда, все критиковал и играл роль благодетеля, поскольку служба труда получала субсидии от местного казначейства. Однажды утром он прибыл в сопровождении толстого лысого человека, который оказался инспектором саксонского министерства внутренних дел. Они ходили по лугу с руководителем группы, задерживаясь то там, то тут и делая унижающие замечания. Я был уверен, что они не имеют ни малейшего представления о дренаже, особенно этот толстый из министерства. Он был бы не способен даже поднять кусок дерна. Все утро накрапывал дождь, но потом начал поливать всерьез. Плотное облако нависло над вершиной холма, дождь шел сплошной стеной.
