По неписаному закону мы должны были продолжать работу под дождем, но, когда он лил как из ведра, мы прятались в избушке строителей на опушке леса. Инспектор и человек из министерства были уже там, но мы еще работали. Все смотрели на руководителя группы, но он не собирался отпускать нас. Люди начали роптать. Я бросил лопату и пошел к нему.
— Как долго вы хотите держать нас под дождем?
Он пожал плечами:
— Я ничего не могу сделать, пока здесь инспектор.
— Если у вас кишка тонка, почему бы вам не уйти, а я сделаю все за вас.
— А сделаешь?
— Конечно.
— Тогда я вручаю все вам, — сказал он с заметным облегчением.
Я подождал, пока он исчез в лесу, потом дунул в свисток. Люди побежали к хижине, я медленно пошел за ними.
Инспектор начал ругаться, как только я вошел:
— О чем вы думаете, распустив людей?
— Идет дождь, — ответил я.
Он глубоко вздохнул. В разговор вступил толстый из министерства:
— Где ваш руководитель?
— Пошел откладывать яйца.
Он в удивлении уставился на меня, потом сказал:
— Прикажите людям тотчас начать работу.
— Не имею ни малейшего намерения это делать.
— Я официально приказываю вам.
— Я получаю приказы от коменданта лагеря.
— Посмотрим, — сказал инспектор. — Ваша фамилия?
— Я начальник партии Прин.
Он вытащил блокнот и записал мою фамилию.
— Ну, теперь вы собираетесь приказать людям работать?
— Я уже указал — нет.
— Почему «нет»? — спросил толстый.
— Я отвечаю за здоровье людей.
Инспектор произнес:
— Довольно, — и повернулся к толстому: — Пойдем, незачем больше тут оставаться.
Они вышли в дождь и пошли, держась рядом, по лугу к шоссе, где их ждала машина из министерства.
Когда мы вернулись с работы, меня вызвали к коменданту лагеря. Толстый из министерства и тонкий инспектор сидели в комнате Лампрехта с видом лицемерной торжественности, как пара школьников, которые, прокравшись к учителю, ждут, чтобы увидеть наказание виновного.
— Объясните, пожалуйста, что случилось в «Хундсгруне», комрад Прин, — сурово сказал Лампрехт.
Я коротко описал ему события.
— Это верно? — спросил он у ожидающих.
Оба кивнули.
— Поскольку руководитель группы покинул нас в понедельник утром, я назначаю вас на его место, комрад Прин. Я совершенно согласен с тем, что вы сделали.
— Позор! — задохнулся чиновник из министерства, вставая. Инспектор тоже встал. — Вы пожалеете об этом, Лампрехт! — выкрикнул он, уходя.
Больше ничего не произошло. Через четыре недели Лампрехт уехал в отпуск и оставил меня своим заместителем.
Мое выдвижение руководителем группы оставило лагерь относительно спокойным, но последнее назначение привело многих в ярость. Старшие, бывшие в лагере больше двух лет, чувствовали себя особенно задетыми. Правда, они ничего не сказали, но, обращаясь ко мне, говорили в строго официальной манере. Я был слишком занят, чтобы беспокоиться об их чувствах. Утром я справлялся с канцелярской работой, остаток дня торопился на мотоцикле от одной строительной площадки к другой.
Как-то вечером мне позвонил мельник, владевший расположенной неподалеку от Хундсгруна мельницей. У него украли ветчину, и, вероятно, совершил кражу один из группы, работающей там.
— Когда вы обнаружили кражу?
— Три дня назад.
Я пообещал разобраться и повесил трубку. Чертовски неудобно. Если ветчину украли три дня назад, теперь она наверняка съедена. Самое лучшее — удастся обнаружить кости. В этих обстоятельствах построение вряд ли могло помочь. Вечером, когда выключили свет, я устроил обыск в шкафчиках. Я шел с фонарем от шкафчика к шкафчику, от кровати к кровати. Ветчина обнаружилась под соломенным матрасом у мальчика из Дрездена. Она была совершенно не тронута, не отрезано ни единого кусочка. Я приказал начальникам группы и отряда явиться ко мне вместе с мальчиком, маленьким, бледным, с торчащими ушами. В его черных глазах таился ужас побитой собаки.
— Ты взял ветчину с мельницы?
Долгая пауза, потом почти неслышно:
— Да, сэр.
— Почему?
Молчание. Я подошел к нему:
— Почему ты украл?
Он стал плакать. Он плакал молча, только лицо морщилось и слезы катились из глаз. Он ничего не говорил.
— Почему ты не отвечаешь?
Он раз или два попытался что-то сказать, но захлебнулся рыданиями и замолчал окончательно. Было ясно, что от него ничего не добиться.
— Ладно, — сказал я. — Ветчина останется здесь, а ты покинешь лагерь завтра утром. Уйдешь первым, ты понимаешь. Не надо присутствовать на построении.
Он щелкнул каблуками, стоя смирно. Слезы все еще катились по его лицу.
— Вот уж на кого не мог подумать, — сказал начальник группы, когда мальчик ушел.
После ухода обоих руководителей я лег на койку и стал обдумывать случившееся. Какая досада, что все произошло во время моего командования. В дверь постучали.
— Войдите.
Мантей, один из старших работников, стоял в дверях. В мерцающем свете свечи его лицо выглядело суровым, почти злым.
— Я хотел поговорить с вами, комрад Прин.
Я сел.
— Прошу.
— Я пришел насчет парня, укравшего ветчину, — сказал он.
— А какое отношение это имеет к вам? И почему он сам не пришел?
— Он ревет, — коротко ответил он.
Мантей был один из старших здесь, ему почти исполнилось двадцать три, шахтер из Рура. Социалист, один из лучших работников и хороший товарищ.
— Он сказал, что вы приказали ему уехать, — продолжал он, — а я хочу просить вас позволить ему остаться.
— Я не могу, мальчик — вор.
— Он украл ветчину, — резко ответил Мантей, — потому что ему нужны деньги, его мать больна, и он хотел послать ей хоть немного.
— Вы сами верите этому?
— Да, — ответил он убежденно.
Честно говоря, я тоже верил. Этот несчастный ревущий негодяй не был обычным вором. Уж настолько я мог понимать людей. И то, что Мантей просил за него, было хорошим признаком. Но должна быть дисциплина. Я не мог допустить это, как бы мне ни хотелось.
— Послушай, — сказал я как можно дружелюбнее, — ты должен знать, что если я оставлю все как есть, то каждый сукин сын придет и скажет: «Вы закрыли глаза в тот раз, когда украли ветчину, почему вы не делаете это и для меня?» И что тогда? Нет, парень должен быть наказан, а кроме того, представь, какое впечатление произведет, если люди станут говорить, что добровольный трудовой корпус — банда воров?
