— Ожог третьей степени, — пробормотал второй. Он повернулся и закричал на нас: — Нечего стоять и чесать задницы! Берите его и несите на корму.
Подошел Старый Козел:
— Принес огнетушитель пользу?
Тейсон покачал головой.
— Слишком много горело, — слабо проговорил он.
Старый Козел закричал, чтобы мы гасили огонь. Его голос разнесся по палубе, как труба. Работа началась.
Это было ужасно. Тридцать шесть часов мы носили воду в ведрах и выливали ее в воронку из парусины, которую мастер приладил над канатным люком, тащили пустые ведра к борту, наполняли и снова выливали в воронку.
Отдыхающих не было. Все были на палубе. Временами мы карабкались по вантам, так как ветер свежел. Волны захлестывали палубу, мы промокли до костей, но времени переодеться не было. Мы залили водой канатный люк, потом бункер камбуза, потом цепной ящик, поскольку огонь наступал уже на перегородки. К позднему вечеру на вторые сутки огонь утих.
Мы повалились, как пустые мешки, там, где стояли. Сонные, мы падали на палубу, на крышки люков, всюду. Весь корабль спал. Бодрствовали только двое: сигнальщик и рулевой.
Меня разбудил удар ботинка в бок.
— Проснись, ты не мертвый.
Одуревший от сна, я уставился на боцмана.
— Первый зовет тебя, Прин.
Пошатываясь, я неуверенно отправился на корму. Первый сидел в своей каюте и читал.
— Ты умеешь готовить, Прин? — спросил он.
Я сразу понял, чего он хочет.
— Немного. — Я колебался. — Совсем немного.
— Ну, думаю, для камбуза сойдет, пока Тейсон не поправится.
Я поморщился. Тот, кто хочет быть моряком, не находит ничего приятного в работе кока.
— Ты будешь получать зарплату матроса, — искушал первый, — и Зиппель будет твоим помощником.
Итак, мы оба направились на камбуз. Я со смутными чувствами, а Зиппель с большой радостью.
— Слушай, — сказал он, — мы же сможем есть, пока пена не пойдет.
Что мы и делали. Но мы не скупились и для других. У нас была цель: сделать лучшую еду, какая когда-либо была на «Гамбурге». Мы приступили к новым обязанностям в пятницу. С незапамятных времен это день соленого мяса на кораблях. Балкенхол и Тейсон бросали мясо в горячую воду. Мы знали, как справляются с ним наши зубы и желудки. Мы пропустили мясо и черствый хлеб через мясорубку и сделали котлеты. После еды мы торжественно прошествовали через носовой кубрик и «еврейский храм», собирая похвалы.
— Со времени моей последней котлеты в миссии, — сказал Крамер, похлопывая себя по животу, — я не ел так вкусно.
Суббота — день сушеной рыбы на парусниках, но мы испекли рыбный пирог, и наша популярность стала даже смущать нас.
В воскресенье было мясо с красной капустой и пудинг. Мясо и хлеб для пудинга были, но капусту мы не могли найти. Я послал Зиппеля на корму, где в своей койке лежал стонущий Тейсон. Зиппель вернулся:
— Красной капусты нет, есть белая!
Я пожевал черенок трубки. Это стало бы нашим первым поражением. Белая капуста не годилась для воскресенья.
— Проклятье, — печально заметил Зиппель. — Они побьют нас.
Иллюзий насчет человеческой благодарности у него не было.
— Может, взять малиновый джем, — предложил он.
Я покачал головой:
— Нет, этого недостаточно. Но… подожди-ка минутку. Беги к боцману и попроси немного сурика. Если он спросит зачем, скажи, что хочешь покрасить камбуз.
Лицо Зиппеля прояснилось, и, посвистывая, он быстро скрылся.
Когда он вернулся, мы сначала проверили в старой жестянке цвет. Никакая красная капуста не могла быть краснее. Вкус улучшился. За обедом дежурные три раза возвращались за капустой. Мы не участвовали в общей еде, а ели из наших запасов то, что диктовала наша фантазия. Спаржа, какао, пудинг…
Был чудесный день, ясный и спокойный, и уж точно не было никаких причин, чтобы кому-то вздумалось заболеть морской болезнью. Но через четыре часа после обеда матрос первого класса Шлегельспергер вышел на подветренную сторону, перегнулся через поручни и выпустил обед, как пассажир при ветре в шесть баллов. Через полчаса каждое место в гальюнах было занято, а нетерпеливые люди с расстегнутыми поясами стучали кулаками по деревянным дверям. На мостике Старый Козел прохаживался взад и вперед с позеленевшим лицом. Время от времени он скрывался в своей маленькой каюте, где для его единоличного пользования находился специальный сосуд с позолоченными краями. Еще полчаса, и все, качаясь из стороны в сторону под бушпритом, удобряли луга сорняков на дне моря.
— Медвежья болезнь, — посмеиваясь, сказал Зиппель.
Смех застрял в горле: дверь открылась и появился Старый Козел.
— Вы кажетесь очень счастливыми на камбузе, — сурово сказал он.
Я был уверен, что он заметил и какао, и спаржу на столе, но промолчал. Он в два шага подскочил к плите, наклонился над кастрюлями и понюхал. Затем сунул длинный палец в кастрюлю с красной капустой, мигом повернулся и ткнул красный палец Зиппелю под нос.
— Что это? — прошипел он.
— Сурик, — ответил Зиппель, будто сурик был самой подходящей приправой для красной капусты.
Старик ничего не сказал. Он трясся от ярости, как кипящий чайник. Я уверен, что ему следовало вспомнить заповедь о любви к ближнему, потому что ничто иное не могло спасти нас.
— Это последняя соломинка, — сказал он наконец. — Марш обратно в кубрик, и явитесь утром на вахту. В четыре часа.
Эта собачья вахта — самое плохое, что испытывает моряк. Мы поползли прочь. Он позвал нас обратно.
— Думаю, лучше ничего никому не говорить об этой чепухе, понятно? — приказал он и прошествовал на корму.
Старый Козел был умным человеком. Через три дня с помощью опиума, касторки и молчания все пришло в норму.
19 октября утром мы прибыли в Фалмаут. Был солнечный, ветреный осенний день. Мы встали на якорь на внешнем рейде, потому что для захода внутрь требовалось заплатить пошлину. Старый Козел отправился на берег один. Он вернулся к вечеру. Оказалось, что утром мы пойдем в Корк. На борту царило уныние. Неделями мы были в море, весь день стояли на якоре, видя берег, но никому не разрешили попасть на него. Ночью на ветру скрипел рангоут, а утром старый парусный мастер с каплей, постоянно свисающей с носа, сказал всем, кто хотел послушать, что корабельное привидение гневается из-за скупости Старого Козла. Скоро мы узнали, что судьба припасла для нас.
До полудня мы прошли добрую часть пути, делая около десяти узлов по ветру. Ветер медленно менялся на юго-западный. На юге собирались серые бледные облака и скрыли солнце. Все стало серым. Ветер повернул на юг. Волнение возрастало, и волны, покрытые пеной, дрожали со сдержанной силой. Около четырех часов я освободился. Новая вахта появилась в плащах и сапогах. Мы отдыхали в кубриках, в тепле коек. Корабль трещал и дрожал при яростных шквалах. Мы не могли спать. Я услышал пронзительный свисток третьего помощника и хриплую команду Стовера:
