— Такие кудрявые биографии, что тебе, святой отец, и не снились, — ухмыльнулся Леха Стира и достал из кармана затрепанную колоду карт. — Ну что, служивые, на досуге не грех и в картишки пошлепать. Кто желает под интерес?
— Под какой? — спросил кто-то из солдат.
— А чем богаты, тем и рады! Баночку тушеночки можно на банк поставить. Или пачечку махорочки. Мы все съедим и все выкурим, мы не гордые.
— Это если выиграешь, — сказал лейтенант.
— А кто садится проигрывать? — улыбался Леха Стира, тасуя карты. — Какой солдат не мечтает стать генералом?
— Ты-то что ставишь?
— А вот! — Леха извлек из кармана немецкую губную гармошку. — Трофей достался в бою! Гармошка всем на зависть!
— Э-э, была не была, дай карточку, — решился один из солдат.
— Ты дождешься, сын мой, в самом деле прокляну я тебя, — проговорил отец Михаил.
— Нам твои проклятия, святой папаша, что слону дробина, — парировал Леха Стира. — Игра — дело серьезное, и ты под руку не каркай.
И тут в укрытие заглянул капитан Бредунов.
— Во что это вы тут играете? Шеи я вам давно не мылил, гады! А ну, давай к орудиям, прицелы проверять! Снаряды таскать я за вас буду? Прохладная жизнь понравилась?! Щас жарко будет!
Штрафники и артиллеристы стали выбираться из укрытия.
Когда появился Савелий, Бредунов глазам своим не поверил:
— Цукерман! Ну дела! Что, до сих пор дуешься на меня? Это ты зря, Савелий, зря! Слушай, а ты с той медсестричкой… как ее? Света! Получилось с ней, а? По роже вижу, что получилось! А ты знаешь, этот госпиталь тут недалеко! Десять километров, село Дубравино. Вот наступление фрицев отобьем и съездим, а? Я ведь эту Галочку тоже отоварил! В порядке баба, любит это дело!
Савелий стоял перед капитаном, смотрел то в одну, то в другую сторону и разговаривать явно не хотел. А Бредунов не отставал, смеялся, хлопал Савелия по плечу, дергал за рукава шинели, заглядывал в лицо. И вдруг смеяться перестал, выражение лица сделалось жестким.
— Даже говорить не хочешь. Многовато в тебе говна, парень. Но мне плевать. А вот приказ не выполнишь, хвостом вильнешь — пристрелю на месте. Давай снаряды таскать, да поживей, Цукерман, поживей! И отвечать по форме!
И Савелий посмотрел ему прямо в глаза:
— Есть таскать снаряды, гражданин капитан!
Плоские снарядные ящики брали вдвоем и несли метров сто к орудиям. Отец Михаил таскал снаряды наравне со всеми, подоткнув за пояс полы длинной рясы.
Бредунов с лейтенантами возился у орудий — проверяли прицелы, затворы, крепления. Бредунов что-то приказывал, и лейтенанты бежали исполнять…
Твердохлебов прошел по линии окопов, останавливаясь возле каждого расчета. В расчете двое. Рядом с противотанковым ружьем лежат в углублении патроны-снаряды. Бойцы курили, посматривали на поле, полосу леса на горизонте.
— Ну что, тихо пока? — присаживаясь, спрашивал Твердохлебов.
— Да пока тихо, комбат.
— Скоро громко будет. — Твердохлебов посматривал на часы. — Как твоя фамилия, запамятовал что-то?
— Чудилин я, комбат. Федор Захарович. Который раз спрашиваете.
— Ох, Чудилин, память плохая стала, потому и спрашиваю. Ладно, Чудилин, смотри, во время боя не начуди.
— Тут и без меня чудиков хватает!
— Во-во, без чудиков вроде и война не война… — И комбат шел дальше по линии окопов.
Вдруг вдали послышался слабый рокот моторов.
В окопах вскинули головы — на горизонте появились черные коробки танков. Защелкали первые выстрелы, рванули первые снаряды, брызнуло землей. Твердохлебов прижался к стенке окопа, приставил бинокль к глазам — танки ползли на расстоянии метров двадцати пяти — тридцати друг от друга.
— Раз, два, три, четыре… восемь, девять… двенадцать, четырнадцать, — шевеля губами, считал Твердохлебов. — Восемнадцать, двадцать… — Он отнял бинокль от глаз, закричал: — Бронебойщики! Не торопись! Ближе подпускай! Ближе! — Он побежал по ходу сообщения от одного расчета бронебойщиков до другого. — Ближе подпускай! Ближе! А вы пехоту отсекайте!
Ухнули новые взрывы. Теперь уже снаряды попали в самые окопы, и перед ними, и за ними. И первые убитые легли на дно окопов. Застрекотали станковые пулеметы, хлестнули автоматные очереди.
Танки вели беглый огонь. Снаряды рвались частоколом, один за другим, один за другим…
Застыли расчеты бронебойщиков. Стрелок прильнул к ложу длинного противотанкового ружья, не отрывал глаз от прицела.
— Давай… — шепнул помощник, и стрелок дернул спусковой крючок. Ружье подпрыгнуло, изрыгнув снаряд и пламя.
— Промазал… — Стрелок протянул руку. — Давай!
Помощник подал снаряд. Стрелок заправил его в казенник, вновь прильнул к ложу, старательно прицелился. И вновь подпрыгнуло ружье, посылая смертоносный снаряд.
— Промазал… — уже с отчаянием прошептал стрелок. — Давай!
Танковый снаряд угодил перед ними прямо в бруствер. Рвануло, столб земли обрушился на бронебойный расчет, ударило взрывной волной. Стряхнув с головы землю, стрелок просипел:
— Давай!
И через секунду совсем рядом закричал радостный голос:
— Попа-а-ал! Тютелька в тютельку!
Черным костром задымил первый танк.
— Есть один! Хорошо горит, тварюга!
Выстрелы бронебойщиков ухали один за другим, и уже на поле горели шесть танков. Но остальные упорно ползли вперед, били без перерыва. И за танками бежали немецкие автоматчики, стреляя веером от живота.
Бой разгорался. На поле чадили уже девять танков, а из-за леса появлялись новые и новые черные коробки и ползли, стреляя на ходу.
Твердохлебов то и дело прикладывал бинокль к глазам, считал, шевеля губами.
— Орда прет… мать твою, орда… Что ж там артиллеристы молчат, туды их в качель?
И, словно услышав слова Твердохлебова, рявкнул первый залп батарей Бредунова.
Поле встало дыбом. Один танк подпрыгнул, башня отлетела далеко в сторону, танк загорелся. Прошла минута и рявкнул второй залп, за ним — третий, четвертый!
Горели и чадили танки — все поле пылало кострами.
Но уцелевшие упорно ползли вперед… все ближе и ближе к линии окопов.
— Огонь! — кричал лейтенант, и пушка подпрыгивала, отправляя снаряд. И тут же заряжающий посылал новый снаряд в казенник. Наводчик крутил рычаг, припав к прицелу.
— Огонь!
Батарея разом изрыгнула пламя.
— Снаряд! Быстрей! Прицел восемь! Огонь! Заряжай! Быстрее, вашу мать! Огонь!
И тут на батарею обрушился шквал минометного огня. Одно орудие взрывом перевернуло, покорежив щит. Те, кто не успел попрыгать в укрытия, остались лежать возле пушек.
