— Ну, Светка, прямо колдунья — подняла-таки парня!
— Он сам поднялся — ему лежать надоело! — отвечала Света.
Они вышли из госпиталя, и Савелий зажмурился от яркого холодного солнца, бившего прямо в глаза. Даже голова закружилась.
— Света… — прошептал Савелий, открыв глаза и глядя на солнце, на изрытую грузовиками и подводами дорогу, на черное поле и кромку леса, видневшуюся на горизонте.
— Что, Савелий? — так же шепотом спросила Света, обнимая его за талию и прижимая к себе. — Что?
— Я счастлив… — Он отстранился от девушки и медленно, с трудом передвигая негнущиеся ноги, пошел навстречу солнцу, протянул руки, словно хотел обнять его, и из глаз Савелия текли слезы…
Штрафники отправлялись в очередную разведку.
— С вами еще пойдет Идрис Ахильгов, — сказал Твердохлебов, кивнув в сторону смуглого кавказца с черными густыми усами, в фуражке, надвинутой на самые глаза.
— Грузин, что ли? — спросил Федор Чудилин.
— Ингуш, — ответил Твердохлебов. — Сам напросился… Тебе-то какая разница?
— Абсолютно никакой, комбат. С юности всех кавказцев не перевариваю, — улыбнулся Чудилин.
— Это еще почему?
— Трагедия души — долго рассказывать.
— Балаболка! — махнул рукой Твердохлебов. — К утру чтоб все как штык возвернулись. Задача ясна?
— Ясней ясного, комбат, — сказал Глымов. — Не впервой.
— Он по-русски-то хоть соображает? — спросил Чудилин.
— Лучше тебя, — сказал молчавший до сих пор ингуш.
Глымов рассмеялся:
— Тогда полный ажур.
— Вот его слушай, — сказал Ахильгову Твердохлебов, указав на Глымова, — а этого не слушай, балаболка он, трепло… — и указал на Чудилина.
Штрафники, сидевшие в блиндаже, негромко рассмеялись.
— Здрасте, я ваша тетя, — сказал Чудилин. — Что ж вы раздор загодя в разведгруппу вносите, Василь Степаныч?
— Никакого раздора, — улыбнулся Твердохлебов. — Сказал человеку, кто в разведгруппе главный. Пошли, горемыки, — и первым направился из блиндажа.
— Могу на дорожку карту бросить, что вас, ребятки, ждет в эту ночь, — весело сказал Леха Стира.
— Да пошел ты, гадалка хренова, — буркнул Чудилин. — Погадай на себя, когда тебе осколком яйца срежет!
Штрафники вновь негромко рассмеялись, а Леха Стира осуждающе покачал головой:
— До чего народ суеверный стал, срамота! А еще советские солдаты…
Вечерние сумерки были густыми, почти осязаемыми. В окопе Твердохлебов пожал всем руки, похлопал по плечу, и разведчики, одетые в стеганые телогрейки и толстые штаны на вате, заправленные в сапоги, полезли из окопа в плотную темноту. Один за другим. И растворились мгновенно. Даже шороха не было слышно.
— С богом, ребята… — прошептал Твердохлебов.
Холодный осенний ветер посвистывал в поле, небо было глухо-черным, и лишь мелькали кое-где мелкие слабьте звезды. Разведчики шли гуськом, стараясь лопасть в след впереди идущего. Шли молча, изредка поглядывая на небо. Первым шел Глымов, за ним — Идрис Ахильгов, последним Чудилин. Вдруг Глымов остановился.
— У кого звякает? Ну-ка, попрыгайте.
Ахильгов и Чудилин послушно подпрыгнули несколько раз. Никаких звяканий не услышали.
— Почудилось, что ли? — пробормотал Глымов и двинулся вперед.
Посреди нейтральной полосы Глымов остановился.
— Перекурим маленько, братцы. — Он сел, достал кисет с махрой, стал сворачивать цигарку. Ахильгов присел рядом, молчал, глядя в темноту. Чудилин достал из кармана окурок, щелкнул немецкой зажигалкой, прикурил, дал прикурить Глымову.
— Тут где-то минное поле начинается, а где… хрен знает, — сказал Глымов.
— Не подорваться бы… — сказал Чудилин.
— Я первым, вы за мной… куда сверну, туда и вы.
— А обратно как?
— А языков перед собой погоним. Пущай они судьбу пытают. — Глымов погасил цигарку о подошву сапога, спрятал окурок в карман телогрейки, глянул на Ахильгова. — Понял, о чем толкуем?
— Понял, — коротко ответил Ахильгов.
— Как ты в штрафники угодил, дитя гор? — спросил Глымов.
— Я не дитя гор, я — мужчина гор, — ответил Ахильгов.
— Как же в штрафбат попал, мужчина гор?
— А старшине в морда дал. Он сказал нехорошо, я ударил.
— Что же он такое нехорошее сказал? — усмехнулся Глымов.
— Он сказал… твою мать… Мне сказал! Про мою мать! Я хотел сначала застрелить, но потом… просто в морда дал!
— Сильно дал? — поинтересовался Чудилин.
— Сильна. Сказали, челюсть сломал. Лежал долга, совсем не двигался, — ответил Ахильгов.
— Понял, Федор? При этом человеке матюкайся осторожнее, — скаазал Глымов Чудилину. — Не ровен час, застрелит. Или челюсть сломает.
— Послал бог попутчика, — вздохнул Чудилин.
— Ладно, пора. Не тужи, Ахильгов, в штрафниках тоже люди служат. — Глымов поправил ремень на телогрейке, пробежался пальцами по гранатам, висевшим на поясе, проверил штык-нож, сдвинул за спину автомат и пополз в темноту.
Он полз медленно, осторожно ощупывая руками каждый встречный бугорок, холмик, каждое подозрительное место. Иногда он вдруг резко сворачивал в сторону, Ахильгов, и Чудилин сворачивали за ним. Время от времени с немецкой стороны взлетали осветительные ракеты, на минуту зависали в небе, шипя и разбрызгивая искры, и, освещая поле мертвенным белым светом, краснели, медленно гасли и падали… Через минуту вновь глухо бухали выстрелы, и снова взлетало с десяток ракет. Разведчики замирали, выжидали. Когда наступала темнота, ползли вперед.
Конец нейтральной полосы обозначился колючей проволокой. Лежа на спине, Глымов подполз под ряды колючки, стал перекусывать ее большими кусачками. Чудилин и Ахильгов отгибали проволоку в стороны, расширяли лаз. В этот лаз и проползли, и двинулись дальше, до следующего колючего ряда.
И снова Глымов работал кусачками. Снова взлетали осветительные ракеты, освещая поле, гасли, падая…
Миновали три ряда проволоки и поползли к окопам.
Глымов остановился, жестом подозвал к себе товарищей.
— Место запомнили? — спросил Глымов.
— Примерно, — ответил Чудилин, оглядываясь назад.
— Запомнил, — ответил Ахильгов.
— Расползаемся. Каждый добывает языка в одиночку, поняли? Встречаемся через три часа. Сверим часики. На моих час ноль-ноль.
— Столько же, — ответил Чудилин.
— У меня десять минут второй час. Сейчас поправлю, — сказал Ахильгов.
