— Да, повоевали дед мой и отец изрядно, — признал царь. — Не до уложений древних им было. Но я сие положение исправлю.
— Я искренне рад, государь, — склонил голову Зверев. — Значит, для России наступают спокойные времена. Есть время меч убрать, да о мирной жизни подумать. О законах правильных, о строительстве и красоте.
— Куда пятишься, боярин? — усмехнулся Иоанн. — Ты так и не ответил, отчего заместо двенадцати двух выборных предлагаешь для суда направлять?
— Я не помню, как было при Ярославе Мудром, государь, но ныне у нас два сословия основных сложилось. Люди черные, тягловые, что налоги все платят, трудятся в поле лица своего, торгуют, строят, пашут. И есть сословие служилое, что тягла не несет, но кровью и животом своим Отчизну от ворога хранит и те же черных людей собой прикрывает. Служилые люди на черных поглядывают с небрежением, потому как трусами считают недостойными, что боятся собой во имя дела справедливого рискнуть. Посему справедливости от служилого к тягловому человеку можно и не дождаться. Опять же черные служилых бездельниками порой называют. Не пашут, не строят дети боярские, токмо едят, да на лошадях неведомо где носятся. Какая уж тут справедливость? Посему и предлагаю по выборному от каждого сословия да воеводу в судьях оставить, как представителя царского, высшую власть символизирующего. Ему и вердикт выносить. С согласия выборщиков, конечно.
— Но почему не двенадцать, боярин? Ведь предками нашими двенадцать выборных заведено!
— Чем больше толпа, тем меньше ответственности. Коли пред тобой один слуга провинился, ты с него полной мерой спросишь: почему согрешил, как такое на ум пришло, как посмел? Коли десяток — ответ у каждого «Я как все» будет. Выберут люди средь своих одного — он перед общиной за несправедливость ответ держать станет. Выберут шестерых — концов не найти, бесполезно. И еще. Дела, они ведь разные бывают. Коли тать в дом залез и пойман, так тут и суд не нужен: петля, осина — и вся справедливость. Коли не пойман, но свидетели есть, что его видели — тут за пару часов разобраться можно. А если дело с обманами и косвенными намеками связано, коли множество грамот, подрядов и уговоров каждая сторона принесет, коли дело с деньгами большими сопряжено и каждый из жалобщиков свидетелей купить может? Коли дело с наследством связано и в родословных разбираться надо, в архивах старых рыться, в книгах церковных, титулярниках забытых? Тут не то что днем, месяцем не обойдешься. А выборщиков все это время кормить, поить надобно, кров им предоставить для жизни али охрану, чтобы ни одна из сторон ни запугать, ни подкупить не могла. У каждого ремесло свое, дело и надел — его ведь выборщику бросить придется надолго, пока тяжба тянется. Это ему как объяснить, как убыток возместить? Одного выборного от сословия ради справедливости община и на кошт взять может. Но двенадцать семей содержать? Нужна ли народу такая справедливость, государь? Может, люди от такого закона обратно злых воевод захотят? Бесчестные — но хоть недорого обходятся.
— Никак, боярин, ты себя умнее великого князя Ярослава Владимировича мнишь?
— Да боже упаси, государь! Мое дело ратное — саблей махать, да за имением присматривать, чтобы с голоду не опухнуть. А за Русь пред Богом ты отвечаешь, Иоанн Васильевич, на царство помазанник. Тебе решать, какие законы глупы и бесполезны, а какие справедливы и для народа недороги. Тебе решать, как жизнь людскую организовать, чтобы жалобы на твое имя слать нужды не было ни у смерда, ни у боярина. А грамотки эти писарям отдай и кулаком пригрози, чтобы не шалили. Не царское дело в мелочах разбираться, государь. Сядь спокойно, потрать пару месяцев на раздумья да издай закон. Один. Но чтобы людям на несколько веков облегчение принес, как «Русская правда» Ярославова. Чтобы справедливость дома у себя, а не в Кремле столичном найти могли, чтобы в суд, именем твоим творимый, больше, чем обидам своим, верили. А кому из братьев дедову корову отдавать, — глянул он на Алексея Адашева через плечо, — так о том мелкие служки пусть головы ломают. За то хлеб твой и едят.
— Экий ты человек забавный, боярин Лисьин, князь Сакульский, — задумчиво провел пальцем по губам правитель всея Руси. — И дерзок, и льстив в одной речи. В бою отважен, в знании старым мужам, что весь век мудрые книги учат, уроки давать способен. Откель столь много разного в тебе одном собралось?
«Тебе бы Интернет сюда в келью, — почтительно склоняя голову, подумал Зверев. — Ты б тоже всяких знаний да теорий быстро нахватался».
— Благодарю за слово доброе, государь. Боюсь, не по заслугам похвала. Советы давать легко. Но одно — языком болтать, а иное — за слова свои отвечать. Не моя ведь подпись, твоя под законами стоять будет. Тебе решать, что за указы под именем твоим в веках будущих останутся.
— Понятно. Ты еще и скромен не по годам. Ладно, быть посему. Носи на плечах свою буйную голову, дерзкий боярин. Слова твои желчью исходят, однако же и яд порой лечит. Обмыслю твой совет, обмыслю. — Иоанн поворошил груду свитков на одном из сундуков. — В одном ты воистину прав: самому мне этого всего не одолеть.
— Дай людям суд, государь, и не придется судить самому. Дай им закон, и не придется искать справедливости.
— Ты повторяешься, княже. Ступай, мне нужно подумать.
На улице выяснилось, что время уже сильно перевалило за полдень. В желудке после царского угощения сосало и даже изредка причмокивало. Что же касается лошадей — то их своему гостю боярин Кошкин не оставил. Видимо, оттого, что по Кремлю ездить верхом запрещалось и за такую вольность его побратим мог легко угодить к себе же в кутузку. Ну а где искать скакунов за воротами — Андрей просто не знал. Вот и пришлось порядком отвыкшему от пеших прогулок князю вымерять столичные улицы «своими двоими». Хорошо хоть, мощеные — ноги в грязи не вязнут. И это после долгой литургии, да еще вежливого стояния в царских покоях. Когда же по левую руку он увидел трехэтажный бревенчатый домик с жареным цыпленком на вывеске, все обстоятельства сошлись воедино, и Зверев повернул к гостеприимно распахнутой двери, вошел в харчевню и уселся в углу на обитую начесанным войлоком скамью, с наслаждением вытянув ноги под стол.
Тут же появился чубатый рыжий паренек:
— Чего боярин желает?
— Меду хмельного желает и поесть чего-нибудь… О-о, елки, совсем забыл, что пост сегодня! Чего там на Ивана кушать можно?
— Стерлядку на пару, колбаски ветчинные, цыпленок жареный. Со своего подворья, каженный день новых, живых еще подвозим. Посему парной…
— Пост же сегодня!
— А он не круглый, — моментально пояснил служка. — Ножом резать не станем, шею свернем. И кушать его руками не зазорно.
— Живой еще?
— Живой.
— Тогда не хочу. Ждать долго придется, пока запечете. Колбаски неси и рыбу. Только не на пару, а печеную.
— А мед нести?
— Нести. Мед не вино, его в пост можно.
— Сию минуту, боярин.
Служка исчез, и на его месте обнаружился одетый в зеленый кафтан с накладными карманами немец.
