— Не бойся, боярин, — перевел дух Андрей. — Не пожалеешь.
Только в дверях он спохватился, обернулся к побратиму и задал вопрос, мучивший его второй день:
— Скажи, Иван Юрьевич, почему Москва так долго разбои казанские терпит, почему не ударит по ней так, чтобы уж никогда татары на земле нашей никого не грабили?
— А ты стены казанские видел, Андрей Васильевич? Они не слабее псковских будут. Псков еще никому штурмом взять не удавалось. Вот и подумай, сколько кровушки прольется, сколько животов рати русские под стенами Казани сложат, коли с нею силой грубой воевать. Хитростью, подкупом, уговорами — оно вернее будет. Золото, на подкуп басурман этих потраченное, немало людей русских от смерти убережет.
На подворье Михаила Воротынского гостя ждали. Стоило Звереву шагнуть за порог калитки, оглядеться, перекреститься на икону над дверьми дома, ан навстречу уже спустилась деваха, предложила испить с дороги ключевой воды. Оная оказалась, разумеется, хлебным вином — но Андрей, уже знакомый с подобным подвохом, выпил слабенькую, пахнущую яблоками, водку не поморщившись и нахально закусил мягкими девичьими губами. Какова шутка — таков и ответ.
Хозяин уже появился на крыльце, в шубе и с посохом, поклонился:
— Рад видеть тебя, князь Андрей Васильевич. Прошу в дом, к столу, преломить малый кусок, что Бог послал.
Вместе с хозяином «ломал хлеб» загорелый мужчина лет тридцати, подбородок которого носил следы долгой небритости, брови и ресницы выгорели до белизны. На нем не было ни шубы, ни ферязи — их заменяла короткая войлочная безрукавка; голову украшала фетровая феска с кисточкой на коротком шнурке, свободная рубаха была опоясана атласным кушаком и заправлена в пышные шаровары.
— Боярин Иван Григорьевич Выродков, — представил гостя князь, довольно ухмыльнулся, услышав изумленный выдох Андрея, и добавил: — Иван Григорьевич о прошлом лете в Царьград с купцами ушел, цельный год там путешествовал, ныне вернулся и, вижу, к прежней жизни привыкнуть никак не может. По разряду ему зимой на службу порубежную выходить. Интересно, как его поместное ополчение встретит?
— Нет боле Царьграда, Михайло Иванович, — поправил хозяина Выродков. — Османы его Истанбулом ныне нарекли.
— А это, друг мой, князь Андрей Васильевич Сакульский. Тот самый вюноша, о котором я сказывал. Он и оружие новое придумал, кое бердышом нарек. Многим оно по нраву пришлось, немало князей и бояр для холопов своих штуку эту отковать велели и ныне на службу с ними являются. Еще он гуляй-город придумал, коим немало поляков напугал, а уж в землю нашу уложил их — так просто не считано.
— Я назвал эти деревянные передвижные укрытия танками, — скромно поправил Зверев и потянулся к ломтям жирной ветчины: желудок промаслить, пока водка не вся всосалась.
— Таким смешным способом токмо в дикой и нищей Европе воевать можно, други мои, — самодовольно поведал боярин Выродков. — Европа воюет пешком, а потому даже столь простое препятствие, как гуляй-город, вами описанный, вынуждает их становиться в долгую осаду. Арабов же сими поделками не возьмешь. Араб воюет с седла, араб стремителен и ловок. Араб привык обходить, запутывать, появляться неведомо откуда и неизвестно когда. Он обогнет ваши стены, он нанесет удар вам в спину, он обойдет вас по другим дорогам и захватит ваши веси, пока вы ждете его для битвы в ином конце земли.
— Важно не оружие, Иван Григорьевич, а то, как им пользоваться умеешь, — обиделся Зверев. — Коли в открытой и бескрайней степи я свой гуляй-город возле колодца поставлю — как твои арабы его обойдут? Полезут на стены, как миленькие. Под пули и на рогатины. А коли просто по холмикам их развезти — так только дурак на штурм полезет, это же понятно.
— А, — почему-то обрадовался Воротынский. — Что теперь скажешь, друг мой?
— Скажу, особое внимание османы уделяют своим пушкам. В литье оных достигли они беспримерного искусства и при мне вкапывали возле пролива столь огромные тюфяки, что в стволе два человека укладывались спать и даже не теснились. Каменные ядра из них перелетят Босфор с берега на берег и уничтожат любой флот, что попытается войти в Эвксинское море. Османы обматывают свои ядра пенькой, чтобы те плотнее сидели в стволах, и стреляют изумительно точно.
— Каменные ядра — вчерашний день, — опять вступил в спор Андрей. — Чугунные ядра намного тяжелее, при том же размере летят дальше и причиняют больший урон.
— Османские стрелки используют свинец. Он еще тяжелее и дальше летит.
— А чугун прочнее! От него разрушения сильнее!
— Давайте выпьем за розмыслов! — перебил обоих, излишне подвыпивших, собеседников хозяин дома. — За тех, кто делает рати наши сильнее, а крепости врагов обращает в развалины.
— За розмыслов, — согласились оба.
— Иван Григорьевич не просто так за море плавал, — осушив кубок, пояснил Воротынский. — Он науки новые проведал: кто, где и как ныне воюет. И семи познаниями, надеюсь, поможет нам ворога бить крепко. Так, чтобы не поднялся.
— Кстати, Михаил Иванович, — Зверев моментально вспомнил про сидевший в памяти, как заноза, вопрос, — отчего Москва до сих пор Казань не воюет? Ведь грабежи татарские уже, почитай, больше ста лет длятся. И никто их пресечь не пытается.
— А кому это надо? — неожиданно расхохотался Воротынский. — Кто же станет резать курицу, что яйца золотые несет?
— Что я сказал смешного, князь?! — обиделся Андрей. — Объяснись!
— Не обижайся, друг мой, — погасил свой смех хозяин дома. — Ответь сперва, видел ли ты, чтобы новгородский, тверской али нижегородский посадник бояр московских за просто так шубами и конями одаривал? Нет? А казанцы дары отсыпают, да еще какие! Ныне Дума заместо Шиг-Алея решила на ханство Камай Хусаина посадить. Так первый мошну развязал, дабы на свою сторону знатных людей направить, и второй то же самое делает. Веришь, будто золото, что для татар из казны отсыпано, за Волгу уедет? Да нет же, здесь все до полтины останется! Царь казанцев покупает, а они — князей московских. Каждый норовит на свою сторону перетянуть, дабы в Думе за них вступились. А теперь подумай, что будет, коли государь Казань к ногтю прижмет да наместника своего в ней поставит? Что? Откель тогда подарки, зачем? Что за польза мурзе или хану бояр к себе привлекать, коли все едино государь кого-то русского на воеводство пришлет? Конец воле казанской — конец и подаркам от татар в Москве.
Князь Сакульский нахмурился, переваривая услышанное. Передернул плечами:
— Но они же порубежье наше грабят! Каждый год, каждое лето. Деревни жгут, людей в рабство угоняют.
— Московские бояре от муромских земель далеко, — пожал плечами Воротынский. — Опять же кто убыток от набега понес — из казны возмещение. Кого из служилых в полон взяли — казна выкупает. От такой жизни токмо смердам муромским да рабам татарским плохо. Остальным — хорошо.
— Проклятие! — хлопнул Зверев кулаком по богато убранному столу.
