Ожесточенная борьба в районе Волковысска. Город несколько раз переходит из рук в руки. Здесь держит оборону небольшая немецкая бронетанковая часть. Мы оказываем ей поддержку с первого до последнего луча света, отбивая в течение нескольких дней бесчисленные атаки русских. Некоторые из Т-34 укрываются за огромными скирдами на полях, с которых уже убран урожай. Мы поджигаем стога зажигательными пулями чтобы лишить их укрытия, затем атакуем танки. Лето стоит жаркое, мы размещаемся у самой воды и часто купаемся в короткие получасовые промежутки между вылетами, это настоящее наслаждение. Вскоре воздействие этих боев на земле и наших вылетов начинает ощущаться: первоначальная ярость русских атак заметно ослабевает. Контратаки происходят все чаще и чаще, и фронт вновь до известной степени стабилизируется. Но когда бои стихают в одном месте, можно быть уверенным, что они разгорятся где-то в другом. Советы рвутся в Литву, пытаясь обойти с фланга наши армии в Эстонии и Латвии. Соответственно для нас, находящихся в воздухе, всегда полно работы. Советы относительно хорошо осведомлены о силе нашей обороны на земле и в воздухе.
Одна из вылазок дает лейтенанту Фиккелю повод вновь отпраздновать свой день рождения. Мы вылетаем для атаки концентрации вражеских сил и красные вновь используют свой старый трюк — ведут радиопередачи на наших частотах. Лично я в тот момент не могу понять что они тараторят, но это по всей очевидности относится к нам, потому что они все время повторяют слово «Штука». Мой коллега-лингвист и наземный пост, на котором есть переводчик, рассказывают мне потом всю историю. Вот что, примерно, происходит:
«Штуки приближаются с запада — вызываю всех Красных соколов: немедленно атаковать «Штуки», их около двадцати — впереди одиночная «Штука» с двумя длинными полосами — это по всей очевидности, эскадрилья Руделя, того самого, который всегда выводит из строя наши танки. Вызываю всех Красных соколов и зенитчиков: сбить штуку с длинными полосами».
Лейтенант Марквардт прямо в воздухе делает краткий перевод. Фиккель говорит со смехом:
«Если они целятся в ведущего, можно побиться об заклад, что они попадут в ведомого».
Он обычно летает моим ведомым и поэтому знает, что говорит.
Впереди и ниже нас на дороге, идущей между двух лесных массивов движутся иваны с их автомашинами, артиллерией и прочим имуществом. Сильный зенитный огонь, Красные соколы уже здесь, на нас нападают Аэрокобры. Я отдаю приказ начать атаку. Большая часть самолетов пикирует на грузовики, меньшая — на зенитные батареи, отчаянно маневрируя. Истребители полагают сейчас, что пришло их время. Разрывы зенитных снарядов все ближе к нашим самолетам. Прямо перед входом в пике Фиккель получает прямое попадание в крыло, он сбрасывает бомбы и уходит в том направлении откуда мы прилетели. Его самолет объят пламенем. Мы уже сбросили бомбы и выходим из пике. Я набираю высоту чтобы увидеть, куда делся Фиккель. Он приземляется в центре малопригодной для посадки местности, с канавами, ямами, пнями и прочими препятствиями. Его самолет перескакивает через две канавы как разъяренный гусак, просто чудо, что он не спарашютировал. Вот он и его бортстрелок вылезают из кабины. Ситуация скверная, вражеские кавалеристы, за которыми движется несколько танков, приближаются к самолету со стороны леса, совершенно очевидно намереваясь захватить экипаж. Аэрокобры еще яростнее атакуют нас сверху. Я говорю:
«Кто-то должен приземлиться немедленно. Вы все знаете, что мне это теперь запрещено».
У меня ужасное чувство, потому что мне запретили летать и не в моем характере нарушать приказы. Мы все еще кружим над упавшим самолетом, Фиккель и Барч там, внизу, по всей вероятности не могут себе представить, что кто-то может целым и невредимым приземлиться в таких обстоятельствах. Советы постепенно подходят ближе и по-прежнему никто не начинает посадку: маневры уклонения от атак истребителей требуют полного внимания со стороны каждого экипажа. Мне трудно принять решение садиться самому, несмотря ни на что, но в этой ситуации если я не буду действовать немедленно, мои товарищи погибнут. Если их вообще еще можно спасти, то у меня лучшие шансы это сделать. Я знаю, что не подчиняться приказу непростительно, но решимость спасти моих товарищей сильнее чувства долга. Я забыл о последствиях моих действий, обо всем остальном. Я должен их спасти. Я отдаю приказы:
«Седьмое звено: атаковать кавалерию и пехоту с малой высоты. Восьмое: кружить на средней высоте, прикрывать меня и Фиккеля. Девятое: подняться выше и связать боем истребители. Если они будут пикировать, атаковать их сверху».
Я лечу очень низко над местом вынужденной посадки и выбираю клочок земли, который можно использовать, если повезет, для приземления. Медленно я добавляю газ, вот мы над второй канавой. Убрать газ, ужасный прыжок, затем я останавливаюсь. Фиккель и Барч бегут к нам как люди, спасающие свою жизнь. Вот они уже у самолета. Пули иванов пока никого не задели. Оба забираются в кабину, я даю газ. Я дрожу от напряжения. Смогу ли я взлететь? Поднимется ли мой самолет в воздух прежде чем натолкнется на какое-нибудь препятствие на земле и разлетится на куски? Вот и канава. Я отрываюсь от земли, пролетаю над канавой, колеса снова касаются земли. Затем самолет выравнивается. Медленно спадает напряжение. Эскадрилья приближается к нам и мы возвращаемся домой без потерь.
«Бродячий цирк Руделя» размещается на убранном поле неподалеку от города Венден, неподалеку от латвийско-эстонской границы. Фельдмаршал Шёрнер все время пытался заполучить мою эскадрилью в свой сектор и наконец добился своего, мы оказались на Курляндском фронте. Не успели мы расположиться на нашем поле, когда появился неизбежный торт вместе с приветствием от фельдмаршала. Независимо от того, где я поступаю под его командование, всегда появляется один из таких сказочных тортов, обычно с Т-34 на сахарной глазури вместе с числом уничтоженных мною на данный момент танков. Сейчас торт украшен цифрой 320.
Общая ситуация здесь следующая: в районе Тукума мы провели наступление с целью восстановить разорванную связь с остальным восточным фронтом. Удар наносился штурмовой группой под командованием полковника графа Страхвица и оказался успешным. Тем не менее, Советы предпринимают упорные усилия, чтобы пробить нашу оборону на востоке Курляндии. Этот сектор долгое время был настоящим шипом у них в боку. До сих пор он держался благодаря храбрости наших немецких солдат несмотря на колоссальное материальное превосходство Советов. В данный момент этот сектор вновь подвергается необычно сильному давлению, фельдмаршал позвал нас на помощь именно для того, чтобы ослабить этот напор противника. Во время наших первых вылетов мы видим, что линия фронта здесь относительно стабильна: позиции красных везде хорошо укреплены, их маскировка великолепна, их зенитные батареи расположены близко к линии фронта и везде достаточно сильны. Вражеская активность в воздухе оживленна и не прекращается ни на час. Там кружат орды вражеских истребителей и лишь немногие наши самолеты, потому что в котел так трудно доставлять припасы. Запасы бензина, бомб и снаряжения должны быть доступны в любой момент, когда они нужны и требуют много места для складирования. Тот хлеб, который мы едим здесь, заработан тяжелым трудом, независимо от того, в каком направлении мы летаем, к востоку или к югу от котла, на Тукумском фронте или там, куда направлен основной удар русских — через Дерпт на Таллин. В нескольких вылетах нам сопутствовала удача и нам удалось уничтожить большой моторизованный конвой, включая танки эскорта, который достигли Дерпта, этот прорыв был остановлен и фронт быть полностью закрыт силами армии. Откуда они взяли эти неисчислимые массы людей и боевой техники? В этом явно есть что-то сверхъестественное. Большинство грузовиков, которые мы обстреливаем, обычно американского происхождения. Только иногда среди танков, на которые мы наталкиваемся, движутся небольшие группы Шерманов. Русские даже не нуждаются в этих американских танках, потому что их собственные лучше адаптированы к боевым условиям в России и они производятся в сказочных количествах. Это огромное количество военного снаряжения и материалов приводит нас в замешательство и часто — в уныние.
