* * *
Русские взломали внешний обвод городских укреплений и пробивались к второму. Они продвигались пригнувшись за танками «Т-34» и самоходками, сражались на улицах, дорогах, в проулках и скверах. Дорогу им прокладывали закаленные десантные гвардейские соединения Конева и Жукова и танкисты в кожаных шлемах, представители четырех великих танковых армий. За ними шеренга за шеренгой шла пехота. Это было странное воинство. Его формировали из выходцев из всех республик Советского Союза, и — кроме отборных гвардейских полков — солдаты сильно различались, как по облику, так и по походному обмундированию. Солдаты говорили на стольких языках и диалектах, что зачастую офицеры не понимали речь собственных подчиненных.
[59]
В Красной армии служили русские и белорусы, украинцы и карелы, грузины и казахи, армяне и азербайджанцы, башкиры, мордва, татары, сибиряки, узбеки, монголы и казаки. Некоторые носили темно-коричневую форму, другие — форму цвета хаки или серо-зеленую. У кого-то были темные штаны и гимнастерки всех цветов, от черного до бежевого. И головные уборы были самыми разными: кожаные шлемы с болтающимися наушниками, меховые ушанки, потрепанные пилотки. И казалось, у всех было автоматическое оружие. Они шли пешком, ехали верхом, на мотоциклах и подводах, на трофейном транспорте самых разных марок, и все они стремились к Берлину.
* * *
Из репродуктора на телефонной станции в Шенеберге раздался командный голос: «Всем внимание. Снимите партийные значки, возьмите партийные билеты и снимите мундиры. Все это сбросьте в большую песчаную кучу во дворе или отнесите в машинное отделение, где все это будет сожжено».
* * *
Молочник Рихард Погановска остановил свою тележку и изумленно уставился на грохочущие по мостовой русские танки, окруженные пехотой. Очнувшись, Погановска развернул тележку и покатил обратно на ферму. Там он спустился в подвал к своей семье, где они и затаились. Вдруг дверь убежища распахнулась от удара сапогом, и вошли солдаты Красной армии. Они молча огляделись и ушли, но вскоре вернулись, и Рихарду, как и другим работникам фермы, приказали пройти в административное здание. Пока они ждали, Рихард заметил, что всех лошадей увели, но коров не тронули. Советский офицер, прекрасно говоривший по-немецки, приказал мужчинам вернуться к работе: ухаживать за животными и доить коров. Погановска с трудом верил собственным ушам. Он ожидал, что будет гораздо хуже.
То же самое происходило на всех окраинах при первой встрече гражданского населения с русскими солдатами. Передовые части советской армии, не сентиментальные, но безупречно корректные, были абсолютно не похожи на тех варваров, каких ждали перепуганные горожане.
В семь часов вечера Пия ван Хэвен сидела в подвале своего многоквартирного дома в Шенеберге и чистила картошку. Рядом, сидя спинами к открытой двери убежища, тихо переговаривались еще несколько женщин из их дома. Вдруг Пия подняла глаза и, раскрыв рот, уставилась на дула автоматов двух русских солдат. «Я тихо подняла руки: в одной — нож, картофелина — в другой», — вспоминает Пия. Другие женщины, взглянув на нее, обернулись и тоже подняли руки. К изумлению Пии, один из солдат спросил по-немецки: «Солдаты есть? Фольксштурм? Оружие?» Женщины отрицательно покачали головами. «Хорошие немцы», — одобрил солдат, затем оба забрали у женщин наручные часы и вышли.
В течение вечера Пия видела много русских: «Это были боевые части, и многие говорили по-немецки. Казалось, что их интересует только продвижение и сражение». Пия и ее соседки решили, что вся болтовня Геббельса о мародерствующей Красной армии — еще одна гора лжи. «Если все русские ведут себя так же, — сказала Пия подругам, — тогда нам нечего бояться».
Так же думала и Марианна Бомбах из Вильсмерсдорфа. Как-то утром она вышла из своего подвала и увидела почти рядом с черным ходом русскую полевую кухню. Солдаты боевых частей, расположившиеся биваком в парке Шварц-Грунд, делились едой и сладостями с соседскими детишками. Их манеры потрясли Марианну. Русские перевернули несколько квадратных урн и пользовались ими, как столами. Все урны были покрыты салфетками, явно взятыми из соседних домов. Солдаты сидели в центре поля на чьих-то стульях с прямыми спинками, ели разложенную на перевернутых урнах еду и, если не считать заигрывания с детишками, не обращали на немцев никакого внимания, а через несколько часов отправились дальше.
Дора Янсен и вдова ординарца ее мужа были шокированы и испуганы. После гибели ординарца и ранения майора Янсена Дора пригласила вдову в свой дом. Две беззащитные женщины, дрожащие от горя и страха, находились в подвале дома Янсенов, когда Дора увидела «огромную тень на стене». В руках тень держала пистолет, показавшийся Доре «пушкой в руках гориллы», а голова солдата показалась «огромной и деформированной». Она задохнулась от ужаса. Солдат вошел, за ним последовал второй, и они приказали женщинам выйти из подвала. «Сейчас это произойдет», — подумала Дора. Русские вывели женщин на улицу и, вручив им метлы, указали на щебень и битое стекло, замусорившие дорожку. Женщины окаменели. Их изумление и облегчение были столь очевидны, что русские расхохотались.
Не всем так везло при встречах с авангардом русских войск. Элизабет Эберхард чуть не застрелили. Элизабет, социальный работник в штате католического епископа Конрада фон Прейзинга, годами прятала евреев. Она навещала свою подругу, когда встретилась со своими первыми двумя русскими — молодым белокурым офицером в сопровождении женщины-переводчицы с автоматом. Как раз в тот момент, когда вошли русские, зазвонил телефон. Только подруга Элизабет подняла трубку, как элегантный офицер выхватил ее. «Вы обе предательницы, — сказала переводчица, — вы контактируете с врагом». Женщин выволокли из дома в сад и поставили к стене. Офицер объявил, что расстреляет их. Элизабет, вся дрожа, крикнула ему: «Мы ждали вас! Мы всегда были против Гитлера! Мой муж двенадцать лет отсидел в тюрьме, как политический преступник!» Женщина перевела, и офицер, явно смутившийся, медленно опустил пистолет. Затем он подошел к Элизабет, взял ее правую руку и поцеловал. Элизабет не уступила русскому в любезности и как можно спокойнее произнесла: «Вы позволите угостить вас вином?»
Дисциплина и хорошее поведение передовых русских частей изумляло почти всех.
Аптекарь Ганс Миде заметил, что советские солдаты, «похоже, старались избегать стрельбы по домам, если сомневались, что там прячутся немецкие солдаты». Хелена Бэзе, в страхе ожидавшая прихода русских, столкнулась лицом к лицу с красноармейцем, когда поднималась из своего подвала. Солдатик, «юный, красивый и в безупречно чистой форме», доброжелательно взглянул на Хелену и протянул палку с привязанным к ней белым платком — знак капитуляции. В том же самом районе Вильмерсдорфа Ильзе Анц, которая полагала, что берлинцев хотят «скормить русским», спала в подвале своего многоквартирного дома, когда туда вошел первый русский. Ильзе проснулась и в ужасе уставилась на врага, но молодой темноволосый солдат только улыбнулся и произнес на ломаном немецком: «Почему боитесь? Все теперь хорошо. Спите».
