Каждое здание имело три подземных этажа и было связано с соседним коридорами. Самым большим из этих сооружений был «Коммутатор 500» — крупнейший в Германии центр телефонной и телетайпной связи и военной радиосвязи. Он был абсолютно независимым, с собственной системой кондиционирования воздуха (включая специальную фильтрационную систему на случай вражеских газовых атак), водоснабжением, кухнями и жилыми помещениями, и уходил под землю на семьдесят футов — эквивалент семиэтажного здания ниже уровня земли.
«Коммутатор 500» был единственным объектом, которым пользовались и ОКХ и ОКБ. Он не только связывал все отдаленное командование сухопутных сил, военно-морского флота и люфтваффе с обоими штабами и Берлином, но и был главной телефонной станцией правительства рейха и его многочисленных административных органов. Центр был спроектирован для обслуживания обширной империи, и его строительство было завершено в 1939 году. В главном узле дальней связи десятки операторов сидели перед коммутаторами с мигающими лампочками; над каждым пультом была маленькая табличка с названием города — Берлин, Прага, Вена, Копенгаген, Осло и т. д. Однако на некоторых панелях не горело ни одной лампочки, хотя карточки так и не сняли: Афины, Варшава, Будапешт, Рим и Париж.
Несмотря на все маскировочные меры, комплекс Цоссена подвергся бомбардировке — прежде чем автомобиль остановился у командного пункта Гудериана, Хейнрици успел увидеть ясные тому доказательства. Территория была испещрена воронками, часть деревьев вырвана с корнем, а некоторые здания сильно повреждены. Однако мощные стены построек свели эффект бомбардировок к минимуму — некоторые из стен достигали трех футов в толщину.
[5]
Внутри главного здания обнаружилось еще больше свидетельств бомбардировки. Первым, кого увидели Хейнрици и фон Била, был генерал-лейтенант Ганс Кребс, начальник штаба Гудериана, раненный во время авианалета. Воткнув в правый глаз монокль, он сидел за письменным столом в кабинете рядом с кабинетом Гудериана, его голова была обмотана бинтами наподобие тюрбана. Хейнрици не испытывал к Кребсу особой симпатии. Хотя начальник штаба обладал незаурядным умом, Хейнрици считал его «человеком, который отказывается верить правде и может изменить черное на белое, лишь бы приукрасить истинное положение для Гитлера».
Хейнрици взглянул на Кребса и резко спросил: «Что с вами случилось?»
Кребс, как всегда, невозмутимый, пожал плечами: «О, ерунда. Ничего особенного». До войны он служил военным атташе в посольстве Германии в Москве и почти идеально говорил по-русски. После подписания пакта о русско-японском нейтралитете в 1941 году Сталин обнял Кребса со словами: «Мы всегда будем друзьями». Сейчас, непринужденно болтая с Хейнрици, Кребс заметил, что все еще изучает русский: «Каждое утро я ставлю словарь на полку под зеркалом и, пока бреюсь, успеваю выучить еще несколько слов». Хейнрици кивнул. Вполне возможно, русский скоро окажется Кребсу полезным.
В этот момент к ним присоединился майор Фрайтаг фон Лорингхофен, адъютант Гудериана. С ним вошел капитан Герхард Болдт, еще один сотрудник Гудериана. Они официально приветствовали Хейнрици и фон Била, затем проводили их в кабинет генерала. На взгляд фон Била, все были одеты безупречно: сверкающие высокие сапоги, хорошо скроенные, отглаженные серые полевые мундиры с красными петлицами на воротниках. Хейнрици, шагавший впереди с фон Лорингхофеном, казался, как всегда, не на своем месте. Глядя на его потертую дубленку с меховым воротником, фон Била поморщился.
Фон Лорингхофен исчез в кабинете Гудериана, через пару секунд вернулся и распахнул дверь для Хейнрици. «Герр оберстгенерал Хейнрици», — объявил он, когда Хейнрици входил в кабинет, затем закрыл дверь и остался с Болдтом и фон Била в приемной.
Гудериан сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами. Когда Хейнрици вошел, хозяин кабинета встал, тепло поздоровался с посетителем, предложил ему присесть и несколько минут расспрашивал о путешествии. Хейнрици видел, что
Гудериан напряжен и нервничает. Широкоплечий, среднего роста, с редеющими седыми волосами и клочковатыми усами, Гудериан казался гораздо старше своих пятидесяти шести лет. Хотя это не было общеизвестно, он был больным человеком, страдал от высокого кровяного давления и болезни сердца, что, естественно, усугублялось постоянными неприятностями. В эти дни создатель мощных танковых сил Гитлера, генерал, чья бронетехника в 1940 году завоевала Францию всего за двадцать семь дней и который чуть не добился таких же успехов в России, оказался почти совершенно бессильным. Даже будучи начальником генерального штаба, он практически не имел никакого влияния на Гитлера. Вспыльчивый и в самые лучшие времена, сейчас Гудериан, как слышал Хейнрици, был подвержен диким вспышкам ярости.
Беседуя, Хейнрици огляделся. Спартанская обстановка: большой стол для географических карт, несколько стульев с прямыми спинками, два телефонных аппарата, на письменном столе — лампа с зеленым абажуром и совершенно голые желтовато-бежевые стены, только над столом для карт — большой портрет Гитлера в раме. У начальника генерального штаба даже не было ни одного мягкого кресла.
Хотя Гудериан и Хейнрици не были близкими друзьями, они долгие годы знали и уважали профессионализм друг друга и были достаточно хорошо знакомы, чтобы беседовать свободно и неофициально. Как только перешли к делу, Хейнрици заговорил откровенно:
— Генерал, я был в дебрях Венгрии. Я почти ничего не знаю о группе армий «Висла» и ситуации на Одере.
