Утром Геббельс, гаулейтер и самозваный защитник Берлина, проводил свой еженедельный «военный совет». Днем Рейман, которому эти совещания казались чуть ли не фарсом, поведал начальнику своего штаба полковнику Рефьёру, что Геббельс не сказал ничего нового: «если битва за Берлин скоро начнется, в вашем распоряжении будут все виды танков и полевых орудий разных калибров, несколько тысяч легких и тяжелых пулеметов и несколько сотен минометов плюс огромное количество соответствующих боеприпасов». «Послушать Геббельса, так мы получим все, что захотим… если Берлин будет окружен», — возмущался Рейман. Затем Геббельс вдруг сменил тему разговора: «Где вы намереваетесь разместить ваш штаб, когда начнется битва за Берлин?» Сам Геббельс планировал переехать в бункер зоопарка и предложил Рейману руководить войсками оттуда же. Рейман сразу же понял, что гаулейтер задумал держать Реймана и оборону Берлина в своих руках, и как можно тактичнее отклонил предложение: «Я хотел бы воздержаться, поскольку шальной снаряд может одним махом лишить город и политического, и военного руководства». Геббельс не стал настаивать, но Рейман заметил появившуюся в его отношении холодность. Гаулейтер прекрасно знал, что практически невозможно разрушить огромный бункер зоопарка даже десятком больших бомб.
Рейман понимал: рейхсминистр не забудет того, что его приглашение отвергли, однако в этот момент его больше занимала другая, почти безнадежная задача, и Геббельс — последний человек, которого он хотел видеть рядом, пока пытался подготовить город к обороне. Рейман не верил ни заявлениям, ни обещаниям гаулейтера. Всего несколько дней назад, обсуждая вопросы снабжения, Геббельс заявил, что защитники Берлина получат «по меньшей мере сотню танков». Рейман попросил список обещанных поставок, и когда наконец получил его, то сотня танков оказалась «двадцатью пятью собранными и семьюдесятью пятью находящимися в стадии сборки». Да и сколько бы их ни было, Рейман знал, что не увидит ни одного. Одерский фронт получал столь необходимую технику в первую очередь. По мнению Реймана, лишь один член кабинета действительно понимал, что ждет столицу, — рейхсминистр Альберт Шпеер, но даже он представлял себе далеко не все.
Сразу после военного совета у гаулейтера Рейману приказали явиться к Шпееру. В бывшем французском посольстве на Паризерплац, где теперь располагалось министерство вооружений и военного производства, бушевал обычно спокойный Шпеер. Указав на магистраль, пересекавшую всю карту города, Шпеер спросил Реймана, что он «задумал на оси восток — запад». Рейман с изумлением воззрился на рейхсминистра.
— Я строю взлетно-посадочную полосу между Бранденбургскими воротами и колонной
Победы, а в чем дело?
— В чем дело? — взорвался Шпеер. — В чем дело? Вы сносите фонарные столбы — вот в чем дело! А вы не смеете это делать!
До этого момента Рейман думал, что Шпеер полностью осведомлен о плане. В сражениях за Бреслау и Кенигсберг русские почти сразу же захватили аэропорты на окраинах, и, чтобы не допустить подобной ситуации в Берлине, решили построить взлетно-посадочную полосу почти в центре правительственного района вдоль оси восток — запад, проходящей через Тиргартен. «По этой причине, — вспоминал впоследствии Рейман, — по согласованию с люфтваффе, место для взлетно-посадочной полосы было выбрано между Бранденбургскими воротами и колонной Победы.
Требовалось снести бронзовые фонарные столбы и деревья на 30 метров с каждой стороны. Когда я упомянул об этом плане Гитлеру, он сказал, что против столбов не возражает, но деревья должны остаться. Я изо всех сил старался переубедить его, однако он и слушать не хотел о вырубке деревьев. Даже когда я объяснил, что, если не вырубить деревья, полосой смогут пользоваться только маленькие самолеты, Гитлер не изменил своего решения. Каковы были его мотивы, я не знаю, но вырубка нескольких деревьев вряд ли на той стадии могла принести большой ущерб красоте города». И вот теперь Шпеер возражал против сноса фонарных столбов.
Рейман объяснил Шпееру ситуацию, в заключение отметил, что имеет разрешение фюрера на снос столбов, но это не произвело на рейхсминистра никакого впечатления.
— Нельзя сносить фонарные столбы, — настаивал он. — Я возражаю. Вы, кажется, не сознаете, что я отвечаю за восстановление Берлина.
Тщетно Рейман пытался переубедить Шпеера, тщетно доказывал необходимость взлетно-посадочной полосы именно в этом районе. Рейхсминистр его не слушал. Как вспоминал Рейман, «разговор закончился тем, что Шпеер выразил намерение обсудить этот вопрос с фюрером. А тем временем фонарные столбы остались на месте, и работа над взлетно-посадочной полосой приостановилась… хотя русские упорно приближались к нам». Перед самым концом встречи Шпеер заговорил о берлинских мостах. И снова он заспорил с Рейманом, как накануне с Хейнрици в штабе. Шпеер доказывал, что нельзя разрушать мосты, потому что через многие из них проходят водяные, газовые трубы и электромагистрали, и «разрушение этих жизненно важных коммуникаций парализует крупные районы города и еще больше затруднит задачу восстановления».
Шпеер настаивал на том, чтобы все это спасти, однако в упрямстве Рейман ему не уступал. Если не будут получены контрприказы Гитлера, он выполнит инструкции и взорвет оставшиеся мосты. Ему это нравилось не более, чем Шпееру, но он не собирался спасать мосты, рискуя собственной жизнью и карьерой. После беседы со Шпеером Рейман заскочил в один из оборонных секторов на окраине Берлина. Каждая из подобных инспекций лишь усиливала его убежденность в том, что укрепления Берлина — иллюзия. В годы триумфа надменные нацисты и представить себе не могли, что наступит день, когда придется оборонять столицу. Они строили фортификации повсюду: «линию Густава» в Италии, «Атлантический вал» вдоль европейского побережья, «линию Зигфрида» на западных границах Германии, но ни одной траншеи вокруг Берлина. Даже когда бесчисленные войска русских прокатились по Восточной Европе и вторглись в фатерланд, ни Гитлер, ни его военные советники не подумали укрепить город.
Только когда в начале 1945 года Красная армия вышла к Одеру, немцы начали укреплять Берлин. Очень медленно на восточных окраинах города появилось несколько траншей и противотанковых заграждений. А когда Красная армия развернулась перед замерзшей рекой в ожидании весенней оттепели, как ни трудно в это поверить, приготовления к защите столицы прекратились. Только в конце марта серьезно задумались об оборонных укреплениях Берлина, а тогда было уже слишком поздно. Не осталось ни войск, ни снаряжения, ни материалов, необходимых для строительства укрепрайона. За два изнурительных месяца лихорадочной активности отдельные укрепленные позиции наспех стали сбивать в единую систему. Где-то в конце февраля в 20–30 милях от столицы поспешно установили далеко не сплошной «заградительный пояс». Укрепления протянулись через леса и болота, вдоль озер, рек и каналов, в основном на севере, юге и востоке от города. До того как Рейман принял командование, были изданы приказы, объявившие эти препятствия «узлами сопротивления». В соответствии с манией Гитлера насчет крепостей, местным фольксштурмовцам приказали драться в этих районах до последнего человека. Чтобы превратить эти отдельные укрепленные позиции в надежную зону сопротивления, потребовалось бы ошеломляющее количество людей, оружия и стройматериалов, ибо заградительный пояс тянулся почти на 150 миль вокруг Берлина.
