Сразу после церемонии инспектирования войск началось военное совещание у Гитлера, к которому подоспел и Геринг. Генерал Кребс кратко обрисовал ситуацию, хотя все с ней были знакомы: Берлин будет окружен через несколько дней, если не часов. Еще раньше будет окружена 9-я армия Буссе, если она не получит приказ отступить.
Военным советникам Гитлера было ясно одно: фюрер и основные министерства и департаменты, еще находящиеся в Берлине, должны немедленно выехать из столицы на юг. Особенно пылко настаивали на отъезде Кейтель и Йодль, однако Гитлер отказывался признавать серьезность положения. Как вспоминал полковник Николаус фон Белов, адъютант фюрера от люфтваффе, «Гитлер заявил, что битва за Берлин — единственный шанс предотвратить полное поражение». Он пошел на единственную уступку: если американцы и русские соединятся на Эльбе, управлять рейхом на севере будет адмирал Дениц, а на юге, скорее всего, фельдмаршал Альберт Кессельринг. Пока же различным правительственным департаментам было дано разрешение немедленно эвакуироваться.
Своих планов Гитлер не раскрыл, но по меньшй мере три человека в бункере были уверены, что он никогда не покинет Берлин. Фрейлейн Иоганна Вольф, одна из секретарей Гитлера, слышала, как всего несколько дней тому назад он заметил, что «покончит жизнь самоубийством, когда почувствует, что ситуация безнадежна». Фон Белов тоже верил, что «Гитлер решил остаться в Берлине и умереть». Йодль, вернувшись домой, сказал жене, что Гитлер в беседе с ним заметил: «Йодль, я буду бороться до тех пор, пока рядом сражаются верные войска, а потом застрелюсь».
[51]
Большая часть правительственных чиновников уже покинула Берлин, и создавалось впечатление, что оставшиеся только и ждали этого разрешения, словно бегуны — выстрела стартового пистолета. Начался настоящий исход, которому предстояло продолжаться до того момента, когда сомкнутся клещи вокруг города. Начальник штаба люфтваффе генерал Карл Коллер отметил в своем дневнике: «Геринг покинул Берлин. Разумеется, он оставил здесь меня, чтобы Гитлеру было на ком выместить свой гнев». Чиновники, крупные и мелкие, уезжали из города. Насильно вывезенный из Франции чертежник Филипп Амбер, работавший у доктора Карла Дустмана, одного из архитекторов «Тодт Лейбор Организейшн», был ошеломлен, когда его босс вдруг подарил ему тысячу марок (около 250 долларов) и поспешно покинул город. Маргарет Шварц выглянула из сада своего многоквартирного дома на улицу и увидела большой синий автомобиль с шофером, подъехавший к соседнему дому. К Маргарет подошел ее сосед, Отто Золиман, и вместе они смотрели, как «морской офицер в сверкающем золотыми погонами и нашивками мундире вместе с ординарцем в безупречном белом кителе выходят из дома. Быстро погрузили багаж, мужчины уселись, и автомобиль рванул с места. Золиман сказал Маргарет: «Крысы бегут с тонущего корабля. Это был адмирал Редер».
В целом офис командующего обороной Берлина выдал две тысячи разрешений на выезд из столицы. «Обосновывая свои ходатайства на выезд, государственные и партийные функционеры подчас выдвигали довольно комичные причины, — вспоминал впоследствии начальник штаба полковник Ганс Рефьёр. — Хотя Геббельс приказал, чтобы ни один мужчина, способный носить оружие, не покинул Берлин, мы не чинили препятствий тем из «защитников», кто просил пропуска. Зачем было задерживать те жалкие личности? Все они верили, что бегством спасут свои бесценные жизни. Большая часть населения оставалась. В любом случае, они не могли выехать, так как транспорт был в дефиците».
В стоматологическую клинику на Курфюрстендам, 213 белокурой Кете Хойзерман позвонил ее шеф. Главный нацистский стоматолог, профессор Хуго Блашке, покидал город. Несколькими днями ранее Блашке приказал Кете запаковать в ящики всю картотеку, рентгеновские снимки, формы и другое оборудование, поскольку «канцелярия эвакуируется со дня на день, и мы вместе с ними». Кете сказала, что остается в Берлине, и Блашке пришел в ярость.
— Вы понимаете, что здесь будет, когда придут русские? Сначала вас изнасилуют, а потом повесят. Вы знаете, что представляют из себя русские?
Однако Кете просто «не могла поверить, что все будет настолько плохо. Позже она вспомнит: «Я не понимала серьезность ситуации. Может, глупо, но я была так занята, что не представляла, насколько все безнадежно». Блашке настаивал, но и Кете не уступала. Она твердо решила остаться в Берлине. «Ну, — наконец сказал Блашке, — помните, что я вам говорил». И он повесил трубку. Вдруг Кете вспомнила, что Блашке просил ее сделать несколько дней назад. Если он покинет город, а она останется, то она должна предупредить одного его друга о бегстве нацистов, используя кодовое предложение, так как «телефоны могут прослушиваться». Если сбежит все окружение фюрера, то она должна будет сказать: «Прошлой ночью удален весь протез»; если лишь некоторые, то «Прошлой ночью был удален только один зуб». Кете понятия не имела о том, кто этот друг Блашке, знала только, что «зовут его профессор Галвиц или Гравиц и вроде бы он главный стоматолог СС». Блашке дал ей номер телефона, и, поскольку к моменту телефонного разговора у нее создалось впечатление, что «сотрудники имперской канцелярии эвакуировались», она набрала номер и, услышав мужской голос, произнесла: «Прошлой ночью удален весь протез».
Тем же вечером, через несколько часов после ее звонка, профессор Эрнст Гравиц, глава немецкого Красного Креста и друг Генриха Гиммлера, собрал за обеденным столом свою семью. Когда все расселись, Гравиц выдернул чеки из двух ручных гранат и взорвал себя и всю свою семью.
[52]
Великий исход берлинцы навсегда запомнят как «бегство золотых фазанов». Однако большинство людей в тот день больше думало о наступающих русских, чем об удирающих нацистах. Хелена Бэзе, жена кинорежиссера Карла Бэзе, вспоминала, что единственной заботой теперь было «остаться в живых». Советские войска были уже в Мюнхеберге и Штраусберге, милях в 15 восточнее Берлина; и в городе ходили слухи, что русские наступают также и с юга к Цоссену. Георг Шретер, сценарист, проживавший в Темпельхофе, узнал об этом втором наступлении русских из первых рук. Беспокоясь о своей подружке, артистке кабаре Труде Берлинер, жившей на одной из дальних южных окраин Берлина, он позвонил ей домой. Она подняла трубку, сказала: «Подожди минутку», а после паузы добавила: «Тут кое-кто хочет поговорить с тобой». И через мгновение изумленный Шретер общался с советским полковником. «Не сомневайтесь, что мы будем у вас через два-три дня», — на чистейшем немецком предупредил полковник.
Повсюду — на севере, юге, востоке — линии фронта съеживались, и огромный механизм разрушенной столицы со скрежетом останавливался. Заводы закрывались, прекращалось движение общественного транспорта, подземка перевозила только работников, без которых нельзя было обойтись. Ильзе Кениг, лаборантка городского отдела здравоохранения, вспоминает, что Roter Ausweis (красный пропуск) она получила для того, чтобы добираться до места работы. Мусор больше не вывозился, почта не доставлялась. Гертруда Эверс, работавшая на главпочтамте на Ораниенбургерштрассе, вспоминала «ужасную, пронизавшую все здание вонь недоставленных посылок с протухшей едой». Поскольку большая часть полицейских теперь сражалась в армии или фольксштурме, улицы больше не патрулировались.
