Именно 20 апреля одно событие ясно продемонстрировало многим берлинцам серьезность ситуации: зоопарк закрыл свои ворота. Электричество там отключили в 10.50 утра, и отключились водяные насосы. Воду снова подадут через четыре дня, но всего на девятнадцать минут. И воды не будет до окончания штурма города. С того дня работники зоопарка знали, что многие их животные обречены на смерть, особенно гиппопотамы в бассейнах, и обитатели аквариума, которых пока удавалось спасать. Смотритель Генрих Шварц, ухаживавший за птицами, и так тревожился о состоянии редкого аиста Абу Маркуба, медленно, но уверенно умиравшего с голоду в его ванной, а теперь бедная птица останется и без воды.
Шестидесятитрехлетний Шварц решил, что будет носить воду ведрами, пока не свалится с ног, и не только для Абу, но и для Розы, большого гиппопотама, и для ее двухлетнего сынка Кнаучке.
Директор зоопарка Луц Хек не знал, как поступить. Безусловно, в конце концов придется уничтожить опасных животных, особенно павиана, но он все оттягивал этот момент. Нуждаясь хоть в недолгом покое, Хек сделал то, чего не делал никогда в жизни: он отправился удить рыбу на Ландвер-канале вместе с одним из смотрителей. И там, «размышляя над ситуацией», они поймали двух щук.
В тот день Фриц Крафт, директор городского метро, встретился с мэром Берлина Юлиусом Липпертом. Мэр отдал Крафту и собравшимся управленцам подземки несколько реалистичных распоряжений: «Если первыми в город войдут западные союзники, передадите им сооружения метро в целости и сохранности. Если первыми придут русские… — мэр умолк, пожал плечами, — разрушьте все, что сможете». На маленьких автоматических телефонных станциях были получены подобные же инструкции. Техникам телефонной станции в Букове приказали уничтожить все оборудование, но ни в коем случае не допустить, чтобы оно попало в руки русских.
Однако один из техников по обслуживанию оборудования, Герберт Магдер, вдруг понял, что никто не объяснил, как это сделать, и, насколько Магдер знал, ни одна телефонная станция не была разрушена. Почти все они продолжали работать, пока шло сражение.
В соответствии с гитлеровской политикой «выжженной земли», поступил также приказ уничтожить заводы. Профессор Георг Хеннеберг, глава химического департамента Шеринга в Шарлоттенбурге, вспоминает, как директор завода созвал всех химиков и зачитал только что полученный приказ. Когда враг приблизится, говорилось в приказе, водяное, газовое, электрическое и бойлерное оборудование должно быть уничтожено. Босс Хеннеберга зачитал приказ, сделал паузу, затем сказал: «А теперь, господа, вы знаете, что вам не следует делать». Он попрощался с ними и закрыл завод, не разрушив его. Как вспоминает Хеннеберг, «мы все попрощались друг с другом до «жизни после смерти».
Долгие годы берлинцы будут помнить то 20 апреля еще по одной причине. То ли отмечая день рождения фюрера, то ли предвосхищая грядущую кульминацию (никто этого не знал), но в тот день правительство выдало голодному населению дополнительную норму продуктов, называемую «кризисный паек». Как вспоминал Юрген Эрих Клоц, 25-летний однорукий ветеран, этот дополнительный паек состоял из одного фунта бекона или колбасы, полфунта риса или овсянки, 250 г сухой чечевицы, гороха или бобов, одной консервной банки овощей, двух фунтов сахара, около унции кофе, маленького пакетика эрзац-кофе и жиров. Хотя воздушные налеты в тот день длились почти пять часов, берлинские домохозяйки отважно отправились под бомбами за этими продуктами. Их должно было хватить на восемь дней и, как-сказала мужу Анне-Лизе Байер, «с этими пайками мы вознесемся на небеса». Эта же мысль, видимо, приходила в голову многим берлинцам, прозвавшим дополнительные пайки Himmelfahrtsrationen — «пайки праздника вознесения».
* * *
В Грессе, севернее Эльбы, 12 000 военнопленных, которых опекал уоррент-офицер Дикси Динз, ждали посылки Красного Креста. Динз обо всем договорился. Он даже убедил коменданта, полковника Остмана, отпустить летчиков в центр международного Красного Креста в Любеке и пригнать грузовики, чтобы получить посылки побыстрее. Все дороги вокруг городка, где распределялись посылки, заполонили колонны военнопленных.
— Две посылки на человека, — объявил Динз.
«Эти простые слова необыкновенно подняли моральный дух людей, — вспоминал сержант авиации Калтон Янгер. — Получениепосылок было чудом, и мы быстро произвели Динза в святые».
Динз мотался между колоннами на своем дряхлом велосипеде с залатанной шиной, следил, чтобы каждый получил свою долю, и предупреждал изголодавшихся людей, давно перебивавшихся сырыми овощами, не есть слишком много и «побольше сэкономить, поскольку неизвестно, что придумали для нас фрицы». Тем не менее, большинство, как заметил Динз, «ели, словно в последний раз». Сержант авиации Джефри Уилсон слопал все, что было в посылке: солонину, печенье, шоколад. Он ел, «как сумасшедший, и курил, как сумасшедший (в посылке было 120 сигарет), потому что намеревался умереть сытым, а не голодным».
Британские летчики обнаружили их, как раз когда они ели, сидя на земле. Их было девять. Девять истребителей ВВС Великобритании типа «Тайфун». Самолеты очертили круг над их головами, а потом, словно все это происходило в кошмарном сне, как вспоминал Уилсон, сделали полубочку и вошли в пике. Кто-то сказал: «Боже мой! Они заходят на нас!» Люди бросились врассыпную. Кто-то попытался вытащить цветные опознавательные полоски ткани, приготовленные как раз на такой крайний случай. Некоторые прыгали в канавы, укрывались за стенами, бежали к сараям или к городку. Однако многие не успели ничего. Один за другим «Тайфуны» проносились над землей, выпуская ракеты и осколочные бомбы. Люди кричали: «Мы ваши друзья! Мы ваши друзья!» Восемь летчиков отбомбились; девятый, видимо осознав ошибку, взмыл в небо. Через несколько минут все было кончено. Шестьдесят военнопленных погибли, десятки были ранены, и кто-то из них умрет от ран в немецких госпиталях.
Динз обошел дороги, увидел эту бойню, и его охватило отчаяние. Он немедленно приказал опознать погибших. Некоторые тела были изуродованы до неузнаваемости — «обрывки плоти, которые пришлось лопатами сгребать в могилы», вспоминал Динз. Когда мертвые были погребены, а раненых отправили в немецкие госпитали, сдержанный и решительный Динз отправился на велосипеде во временный штаб полковника Остмана. На этот раз ему было не до вежливости. — Остман, — сказал он, — я хочу, чтобы вы выписали мне пропуск, с которым я смог бы пересечь британские позиции. Подобное не должно повториться.
Остман в изумлении взглянул на Динза:
— Мистер Динз, я не могу это сделать.
Динз в упор посмотрел на немца и предупредил:
— Мы не знаем, кто захватит нас, британцы или русские. Нам плевать, кто нас освободит. Но кому хотели бы сдаться вы? Мне почему-то кажется, что с русскими у вас нет шансов на спокойное будущее… — Динз сделал паузу, чтобы до Остмана дошел смысл сказанного, и тихо повторил: — Полковник, выпишите пропуск.
Остман сел за стол и на бланке вермахта написал записку, с которой Динз мог пройти по вражеской территории.
— Не знаю, как вы перейдете линию фронта, но с этим вы, по крайней мере, до нее доберетесь.
