— Все еще не бреешься, Андрей? Траур носишь.
— Это был мой сын, отец. Первенец.
— Я знаю, — кивнул Василий Ярославович. — Что ж поделать, дети умирают часто, но жизнь — жизнь продолжается. Бог дал, Бог взял. Будут у тебя и другие дети. Нельзя носить траур вечно. Однако же, я вижу, ты с добычей. Ужель государь успел на службу послать?
— Служба царская — она такова… — ухмыльнулся Зверев. — Сам не ожидаешь, когда тебя найдет. Боюсь, обоз во двор не встанет. Придется возле терема расставлять.
— Ставь, — махнул рукой боярин.
— И еще одно, отец. Сам видишь, лошадьми я разжился. В княжество, пока Ладога не встанет, не перегнать. Можно у тебя до зимы табун оставить?
— Ты еще спрашиваешь! Само собой.
— А как матушка? Здорова ли? Почему не вижу?
— Почивала она после ужина. Облачается. Идем к ней, обнимешь после разлуки. Так куда тебя государь посылал ныне?
— Не скажу, отец. Все равно не поверишь.
— А как твоя супруга поживает? Здорова ли, весела?
— Не знаю, в княжество пока не заезжал.
— Как можно?! — остановился боярин. — Почитай, год до дома своего ни разу не доехать! Супругу не навестить!!
— Ту, которая убила нашего первенца? Видеть ее не могу отец! Не могу и не хочу.
— Не убила, а заспала.
— Можно подумать, от перемены слов он живым сделается…
С этой минуты вечер оказался безнадежно испорчен. Было угощение, была баня, были исповедь и причастие, был пышный пир, было много разговоров о делах и урожае, о неудачном походе на Казань. О том, что у Андрея скоро появится братик — Ольга Юрьевна, как выяснилось, опять пребывала в положении. Однако разговор неизменно возвращался к тому, что имение без хозяина хиреет, что дети умирают у всех, от смердов до царей, и убиваться из-за этого ни к чему, и что Полина, в общем-то, не виновата, что во сне не на тот бок повернулась. От всего этого Звереву хотелось сбежать, а потому еще до заката он сослался на усталость после дороги и ушел к себе в светелку — спать.
Рано лег, рано поднялся. Когда Андрей, сбежав по крыльцу в одних портах, пошел к колодцу, небо на востоке лишь начало розоветь. Князь облился ледяной водой, минут пятнадцать поиграл кистенем, пересчитывая им сучки на поленнице, а когда та угрожающе покосилась — заглянул в трапезную, отпил с полкрынки едкого, чуть перебродившего кваса.
Вскоре он снова оказался на дворе — на этот раз в полотняной рубахе, с простеньким беличьим охабнем на плечах. Двор был по-прежнему пуст, если не считать трех дозорных на стенах, а потому Аргамака Андрей оседлал сам. С непривычки получилось долго — но зато он ничего не перепутал и не забыл.
На крыльце, потягиваясь и зевая, появился Пахом, резко опустил руки:
— Ты куда же это в такую рань, Андрей Васильевич? Чего не разбудил? Я бы оседлал…
— Ты, дядька, барахлом на телегах займись, — поднялся в стремя князь. — Неделя у вас есть от лишнего груза освободиться. Али вы всю жизнь за собой эти возки таскать намерены?
— Коли дозволишь, то до Великих Лук отлучимся! — крикнул холоп.
— Гуляйте, — небрежным взмахом разрешил Зверев. — Ворота отворяй, сонные тетери! Не видите, размяться я на природе хочу!
Привычный путь до Козютина мха: с дороги направо, к роще, вброд через Удрай, а там сквозь шиповник — к поросшему дубами взгорку. Андрей спешился у знакомой пещеры, но привязывать скакуна не стал — отвел вниз, на сочную болотную траву и спутал уздечкой передние ноги. Прихватил с собой чересседельную сумку, поднялся на утоптанную площадку, откинул один за другим три полога и, глянув вниз, в сумеречную пещеру, сбежал по идущей вдоль стены лестнице.
— Лютобор! Лютобор, никак спишь еще?! Солнце ясное на дворе, Хорс с Ярилом по-твоему. Вставай, я тебе вина и сыра из усадьбы прихватил. Давай выпьем за встречу.
Ученик чародея присел возле ямы, заменявшей волхву постель, поворошил сухую листву, в которую старик так любил зарываться. Никого. Зверев вскинул голову — в выдолбленной под потолком пещерке тоже было пусто. Мудрый черный ворон изволил отправиться куда-то по своим делам.
— Или вместе с пенсионером гуляет? — почесал подбородок Андрей. — Ладно, подожду. Надеюсь, старик не обидится, если я пока водички для травяного чая вскипячу.
Сложив оружие и епанчу на скамейке, князь присел возле очага с еле тлеющими углями, кинул на них несколько веточек, пару тонких поленьев и принялся старательно раздувать.
— Есть тут кто живой? — послышался вкрадчивый женский шепот. Внутренняя войлочная занавесь чуть колыхнулась, отогнулась со стороны лестницы.
— Мертвые сегодня не заходили, — весело отозвался Зверев. — А ты из каких будешь, красавица?
— А я вот… — Полог опять колыхнулся, пропустил внутрь пещеры девицу в темном платке, тщательно замотанном вокруг лица, в потертом сарафане со следами вышивки на животе и по подолу, накинутом поверх простой ситцевой рубахи. — Я земляники и яиц свежих принесла. И пряженцев с рыбой. Ты ведь любишь…
— Это верно, люблю, — признал Андрей, ставя в разгорающийся огонь кувшин с водой. — А ты откуда знаешь?
— Дык, все сказывают, дедушка… — потупила она глаза.
— Кто-кто? — хохотнул Зверев. — Это я дедушка? На себя посмотри! Ты мне в невесты годишься. Дедушка! Ишь, чего удумала!
— А сказывали, ты старенький… — Щеки гостьи стали пунцовыми.
— Ладно, спускайся. Вода закипит — мяты с чабрецом и брусникой заварим. Отвар этот, конечно, при простуде и чахотке хорош, но мне и так нравится. Будем считать, что для профилактики.
— Я… Я… Ненадолго я, мудрый Лютобор.
— Ну не совсем мудрый и совсем не Лютобор, — вздохнул Зверев. — А что, корзину сверху станешь кидать? У тебя яйца бронебойные?
— Не Лютобор? — расслышала самое главное гостья. — А я… Я…
— Ты сперва скажи, в чем нужда у тебя такая в старом волхве. Глядишь, и я, грешный, подмогну. Уж больно пирожков хочется. Без завтрака сегодня остался.
— А ты правда можешь, мил человек? — насторожилась девушка.
— Могу что? — уточнил Андрей.
— Добра молодца приворожить?
— Дурное дело не хитрое.
— А отвадить?
— Ты уж чего-нибудь одно выбери, красавица. Присушить и отвадить одновременно? Что за каприз?
— Беда у меня, мил человек… — спустилась на несколько ступеней девушка. — Любый мой, желанный уехал в Новагород за приработком, и уж с месяц, как нет от него ни единой весточки. Боюсь, забыл он про меня, остыло сердечко-то. Как бы другую себе не нашел. Мы уж о доме общем мыслили, о детишечках. А его все нет и нет. А тут еще детина соседский проходу не дает. Как мой уехал — вообразил, что одна я осталась. Ходит и ходит, ходит и ходит. Все цветы в округе оборвал, за места срамные хватает…
