На следующий день мы поехали на наш первый на континенте командный пункт в Неу, что к югу от Брикбека. Считается, что замок Брикбек принадлежал кому—то из соратников Юлия Цезаря. Интересно, что донжон крепости имеет одиннадцать углов; в архитектуре его отражается процесс трансформации ранней четырехугольной башни в круглую. По дороге на командный пункт мы проехали через мост в Карантане, который, как считалось, мог простреливаться неприятелем. Потому следовали мы на очень высокой скорости, соблюдая значительные интервалы между машинами. Каково же было мое удивление, когда я увидел на том самом мосту четверых наших парней, занятых рыбалкой. Однако никто из важных гостей не отказал себе в удовольствии позднее упомянуть об опасности, которой подвергался, проезжая мост.
Благодаря стараниям генерала Гэя,
[89]
приложившего немало усилий, чтобы устроить все, как должно, наш командный пункт расположился в саду среди яблонь.
Находясь там, я дал себе труд обследовать немецкие линии обороны вокруг Шербура как с земли, так и с воздуха. Я полагал, что немцы, как народ методичный и последовательный, не создадут ничего неожиданного — чего—то такого, чего мы не встречали у них прежде. Мои наблюдения убедили меня в том, что оборонительные линии противника не столь уж неприступны, и практика доказала основательность моих суждений.
Всю северную оконечность Шербурского полуострова покрывали пусковые установки для ракет Фау–1. Довольно интересные штуковины. Обычно строилось бетонное ответвление от главной дороги и маскировалось землей и пылью. Ответвление заканчивалось бетонной площадкой или периметром размерами в два теннисных корта, на краю которого могли останавливаться грузовики. Ближе к центру периметра имелось несколько отверстий. Некоторые площадки были снабжены углублениями, предназначавшимися для хранения ракет, некоторые нет. Процедура запуска Фау–1 выглядела следующим образом. Ночью приезжали грузовики, привозившие ракеты и разборную эстакаду, штанги которой устанавливали в упомянутые мною выше углубления так, чтобы сооружение имело угол наклона примерно тридцать градусов от земли. Каждая такая эстакада смотрела в какую—то строго определенную сторону, и запускаемая с нее ракета летела к заранее заданной цели. Когда кончался боезапас, все оборудование собиралось и увозилось. Кого—то оставляли специально, чтобы замаскировать периметр. Делалось это весьма успешно, потому что из множества подобного рода площадок, которые я посетил, лишь немногие серьезно пострадали от ударов авиации.
Попадалась нам еще одна громадная конструкция неизвестного назначения — насколько я знаю, до сих пор так никто и не понял, для чего она предназначалась. Она состояла из бетонной полосы длиной в полтора километра и шириной метров двадцать — двадцать пять, соединявшей две насыпи. На каждой стороне имелись забетонированные конусообразные углубления примерно метров по тридцать в глубину и шириной в верхней части пятьдесят — шестьдесят метров. Как мне думается, материала на изготовление этого сооружения пошло больше, чем на строительство пирамиды Хеопса. Не менее трех тысяч лагерников трудилось над ее возведением, но, судя по всему, строительство не довели даже до середины.
12 июля скончался генерал Рузвельт, и пока мы прощались с ним на кладбище в Сен—Совере, наши зенитки, стрелявшие по немецким самолетам, словно бы салютовали в честь храброго солдата, каким был Тедди.
17–го числа нас посетили министр обороны Стимпсон вместе с мистером Банди
[90]
и генералом Серлсом.
[91]
24–го погиб полковник Флинт,
[92]
а 26–го мы похоронили генерала Макнейра.
[93]
Пэдди понравилось бы, как были организованы его похороны. Мы заказали для него специальный гроб и водрузили его на вездеход, который и вез гроб до места погребения. До могилы его несли командующий армией, три командира корпусов, начальник штаба армии и его заместитель и вся штабная братия, кто только оказался свободен в тот момент.
Похороны же генерала Макнейра, напротив, были по соображениям безопасности очень скромными. Присутствовали только Брэдли, Ходжес, Квесада
[94]
и я.
Вечером 24–го меня посетил генерал Генри,
[95]
и мы приятно провели время, осматривая пусковые площадки для Фау–1 и беседуя с солдатами 6–й бронетанковой дивизии.
Первое мое воскресенье в Нормандии было довольно впечатляющим. Я посетил католическую мессу, которую священник служил в полевых условиях. Во время службы все мы были при оружии, и, когда преклоняли колени, опускаясь на раскисающую под моросящим дождичком землю, вдали грохотали орудия, а небо кишело самолетами, поднявшимися со своих площадок, чтобы убивать — делать как раз то, что наша религия… запрещает.
Всегда с некоторой неприязнью вспоминаю время, проведенное в яблоневом саду, поскольку меня все не покидала мысль о том, что война кончится раньше, чем по—настоящему для меня начнется. Я также был уверен, что если бы мы постарались, то могли бы продвигаться быстрее. Я не раз заявлял и теперь также остаюсь верен этому мнению, что массированная артподготовка, использование снарядов с неконтактными взрывателями
[96]
позволили бы нам прорвать оборону неприятеля в районе Авранша и обеспечить более быстрое развитие событий на западном направлении силами всего двух танковых и двух пехотных дивизий и без необходимости дожидаться массированных бомбардировок с воздуха.
Моя уверенность в том, что события могли бы развиваться именно таким образом, только усилились, когда ребята из 3–й танковой дивизии установили на танках изобретенные ими «противоизгородевые совки». Впоследствии они были усовершенствованы полковником Никсоном.
[97]
Дело в том, что Шербурский полуостров и изрядная часть Восточной Бретани покрыты так называемыми «бокажами» — маленькими полями, окруженными насыпями высотой от полутора до двух метров с живыми изгородями на них. Это создавало проблемы для продвижения пехоты, однако танковые совки врубались в препятствие легко, точно ложка в теплое масло.
