Мы переехали в Сибирь и включились в большую, интересную работу по созданию карт малоисследованных районов. Трофим побывал с нами на Охотском побережье, в Тункинских Альпах, в Саянах, на Севере. Трофим возмужал, но не отличался хорошим здоровьем. Годы, прожитые в подвалах, и злоупотребление кокаином не дали молодому организму как следует окрепнуть.
В 1941 году он ушел добровольцем на фронт. Война разлучила нас на пять лет, но экспедиция осталась для него родным домом. Он присылал нам проникновенные письма и всегда вспоминал в них, как самое светлое, первую нашу встречу у дороги и лагерь в Мильской степи. Ко времени демобилизации Трофим стал членом партии, имел звание капитана танковых войск. Нас он разыскал на Нижней Тунгуске и с азартом, отдался работе. Армейская жизнь, походы, победные бои влили в него большую жизнерадостность.
Как быстро пролетели годы! Ему, уже перевалило за тридцать...
Как-то мы вечером засиделись в палатке.
-- Не пора ли тебе, Трофим, жениться? Посмотри-ка, сколько у нас хороших девушек, -- сказал я ему.
-- Это не мои невесты.
-- Неужели ты еще не забыл Любку?
-- Нет. Да и не хочу забывать.
Прошло несколько лет. Как-то осенью мы отдыхали с ним в Сочи. С возрастом у него все больше росла любовь к детям. Стоило Трофиму появиться на пляже, как ребятишки окружали его. Играя с детворой, он и сам превращался в ребенка. "Дядю Трошу" знали даже на соседних пляжах.
Как-то к Трофиму подошел бойкий мальчонка лет четырех в новеньких голубых трусиках и серьезно потребовал покатать его.
-- А у тебя проездной билет есть? -- спросил Трофим.
-- Есть, -- ответил тот уверенно и исчез среди загоравшей публики.
-- На, -- сказал он, возвратившись, и с гордостью подал фабричную этикетку, видимо, от своих трусиков.
-- Билет-то, кажется, просроченный, -- пошутил Трофим. -- Как тебя зовут?
-- Трошка, -- ответил мальчик бойко.
-- Трошка? -- удивился тот, и лицо его вдруг стало грустным. Овладев собой, он сказал:
-- Садись! Тезку покатаю бесплатно!
Мальчик, довольный, влез на спину Трофиму, обнял пухлыми ручонками за шею, и "конь", окруженный детворой, побежал по гальке вдоль берега. Только скакал он вяло, словно отяжелел.
А следом бежала женщина и кричала:
-- Трошка... Трошка... Трофим вдруг остановился.
-- Это мама меня зовет, -- сказал мальчик, слезая с "коня" и устремляясь к матери.
Женщина и Трофим встретились взглядами, да так и замерли.
-- Неужели... Любка?!
-- Трошка! -- воскликнула та, бросаясь к нему.
Море дохнуло прохладой. Ленивая волна пробежала по гальке. Над пляжем беззаботно кружились крикливые чайки. Трофим и Любка стояли молча, держась за руки. Они могли так много сказать друг другу, но слова словно выпали из памяти. Какой безудержный прилив счастья должен испытать человек, когда он, спустя много-много лет, после томительных страданий, встретил друга, к которому так долго хранил чувство любви и во имя которого переживал одиночество!..
Любка смотрела в открытые глаза Трофима. Она угадала все и смело потянулась навстречу.
Над морем плыло раскаленное солнце. В потоке расплавленных лучей серебрились крылья чаек. Жаркий ветерок нехотя скользил по пляжу. Детвора расходилась.
-- Здравствуйте, Люба! -- сказал я, протягивая ей руку.
Она покосилась на меня и, всматриваясь, пыталась что-то вспомнить.
-- Ах, это вы! Неужели с тех пор вместе?
-- Да, с тех пор мы вместе.
-- Нина Георгиевна, -- отрекомендовалась она, и мы пожали друг другу руки. -- Любка -- это было не мое имя.
...Мы с Трофимом занимали комнату в санатории
"Ривьера". Вечером в тот же день Нина Георгиевна пришла к нам, и сразу завязался разговор о наших встречах, о прошлом.
Передо мною была женщина лет тридцати. Те же пылкие глаза, тонкие губы и раздвоенный подбородок. На правой щеке -- чуть заметный шрам, а под глазами уже наметилась сетка морщинок. Во взгляде не осталось прежней девичьей дерзости. Нина Георгиевна была одета просто, но со вкусом. С прямых плеч спадало шелковое платье, перехваченное в талии тоненьким пояском. Обнаженные полные руки золотились от загара. Крупные локоны черных густых волос спускались на смуглую шею. -- Могла ли я когда-нибудь поверить, что дерзкая девчонка Любка, профессиональная преступница, полюбит людей и труд? После бегства Ермака из Баку я стала заправилой. Мне нравилось командовать мальчишками, меня боялись, слушались. Провинившихся я с наслаждением шлепала по щекам. А теперь страшно подумать, какое терпение проявлял к нам народ и чего он только не прощал нам. А сколько раз меня щадил закон! Но все кончилось тюрьмой. Глупая была, и там задавала концерты, да еще с какими вариациями! Позже люди надоумили бросить все и жить, как все живут. Из тюрьмы вышла -- не знаю, куда идти. Одна. Ни к чему не приспособлена. Поступила на табачную фабрику, и опять люди приласкали меня, определили в школу для взрослых. И словно второй раз родилась. Скоро бригадиром стала, замуж за нашего же инженера вышла. Теперь, когда на душе покой, а вокруг большая интересная жизнь, жутко оглянуться на прошлое. Нет в нем ни настоящего детства, ни радости юношеских дней. Смотрю я на своего маленького Трошку и завидую...
Трофим все свободное от процедур время проводил с нею. Перед отъездом он ходил мрачный. И вот однажды в нашей комнате я застал заплаканную Нину Георгиевну и очень расстроенного Трофима.
-- Будьте вы моим судьею, -- сказал она, обращаясь ко мне, и в ее голосе послышалось отчаяние. -- Я люблю Трофима, но я замужем, у меня сын и больной туберкулезом муж. Могу ли я бросить человека, который так много сделал для меня и для которого мой уход равносилен смерти? Трофим не хочет понять, что это было бы бесчеловечно.
-- Пойми и ты, Нина, -- перебил ее Трофим, -- не во имя ли большого чувства к тебе я остался одиноким? Я пронес любовь через годы, бои, бессонные ночи. Пятнадцать лет я берег надежду, что мы встретимся. И теперь ты взываешь к человечности. Разве я не имею права хотя бы на маленькое счастье? Впрочем, решай сама. Я не хочу выпрашивать, я ко многому привык в жизни.
-- Ты достоин и счастья и хорошей семьи, и мне больно выслушивать эти упреки, -- сказала Нина, с трудом сдерживая волнение. -- Жизнь оказалась куда сложнее, чем мы ее представляли когда-то в подвалах. Я по-прежнему люблю тебя, Трофим. Но я не могу, понимаешь, не могу разрушить семью... И ты не зови меня к себе. Может быть, это по отношению к тебе и жестоко, но знаешь ли ты, какими страданиями я заплачу за нашу встречу?! Она вдруг отошла к раскрытому окну. Плакала молча. А за окном, как в день их первой встречи, ленивая волна перебирала гальку и так же серебрились в лучах раскаленного солнца крылья беззаботных чаек.
