-- Да?.. Неужели все это надо съесть? -- с отчаянием спросила она.
-- Да, если хочешь, чтобы завтра было ведро.
-- А можно без хлеба?
-- Да можно и совсем не есть, это шутка.
"Угу... угу..." -- падает с высоты незнакомый ей крик.
-- Кто это? -- вздрогнув, спрашивает Нина.
-- Филин есть хочет, -- поясняет Карев.
После ужина еще долго людской говор будоражит покой уснувшей ночи.
Нина своим появлением в лагере расшевелила воспоминания этих, чуточку одичавших, людей. У каждого нашлось о чем помечтать. Вот и не спят таежные бродяги! Кто курит, кто сучит дратву, кто лежит на спине, молча смотрит в далекое небо, кто следит, как в жарком огне плавятся смолевые головешки, а сам нет-нет да и вздохнет, так вздохнет, что все разом пробудятся от дум.
Я подсаживаюсь ближе к костру, распечатываю письмо, принесенное Пресниковым. Нина тоже придвигается к огню. Она захвачена ощущением ночи. Кажется, никогда она не видела такого темного неба, не ощущала его глубины и не жила в такой тяжелой земной тишине. Молча смотрит она в ночь безмолвную, чужую, и, вероятно, чувствует себя где-то страшно далеко, на самом краю земли.
К нам подходит Бойка. Я подтаскиваю ее к себе.
-- Завтра нам с тобою придется идти на пункт, а к Кучуму на могилку сходим, как вернемся. На этот раз не обману -- сходим.
-- Вы завтра уходите на пункт? -- всполошилась Нина.
-- Да. Я должен быть к вечеру у Михаила Михайловича на правобережном гольце. Ему нужны данные наблюдений смежных пунктов, чтобы подсчитать неувязки в треугольнике. Пишет, что не может отнаблюдать направление на Сагу, где сейчас Трофим, пирамида проектируется на дальние горы и плохо заметна.
-- А это не хорошо? Я ведь не разбираюсь в геодезии.
-- Если он так и не сможет в инструмент, даже с большим оптическим увеличением, четко увидеть пирамиду, то придется организовывать наблюдение с помощью световых сигналов: днем свет будут давать гелиотропом, то есть зеркалом, а ночью специальным фонарем. В этом случае, конечно, работы задержатся и для завершения их понадобится несколько дней хорошей погоды.
Нина не сводит с меня глаз.
-- С гольца, куда вы идете, видна пирамида, где сейчас находится Трофим?
-- Видна. А что?
-- Так просто, -- отвечает она и не сводит с меня глаз.
-- Потерпи, немного осталось, -- уговариваю я ее.
Люди расходятся по палаткам. Гаснет костер, и тьма окутывает стоянку. От реки, дождавшись полночи, ковыляет белым медведем туман.
-- Иди, Нина, спать. Ты устала. У тебя сегодня столько впечатлений!
-- Боюсь -- усну и не проснусь. Не верится, что человеку бывает так хорошо на земле, как мне у вас. Спокойной ночи. -- И она, вздрогнув от озноба, скрывается под пологом.
Затаилась тайга на груди онемевшей земли, закуталась в сизый туман.
Опять запах апорта. Это Нина подложила мне под подушку еще одно яблоко. Ну что ж, спасибо! Откусываю снежную мякоть, и снова ее аромат возвращает меня в сад моей юности, к сверстницам-яблоням...
Слышу, в темноте крадутся шаги к моему пологу. Кто-то осторожно касается рукою ситцевой стены.
-- Можно к вам? -- слышу шепот Нины. Я поднимаю край полога.
-- Садись вот сюда, на мешок.
Нина шарит в темноте руками по брезенту, ощупывает место, садится, опускает за собою полотнище полога. Меня обдает горячим дыханием.
-- Что случилось?
-- Возьмите меня завтра с собою на голец.
-- Да ты с ума сошла! Это далеко, и тебе без привычки не подняться туда.
-- Поднимусь, честное слово, поднимусь!
-- Не вижу, ради чего обрекать тебя на муки. Изорвешься, а то и искалечишься, тогда не отчитаться перед Трофимом! Нет, и не уговаривай!
В молчании Нина нащупывает мою руку, крепко жмет.
-- Возьмите, здесь я пропаду в ожидании Трофима.
Чувствую, как трудно не согласиться с нею.
-- Право, не знаю, что с тобою делать?
Она наклоняется к моему лицу, целует в щеку, исчезает за пологом в темноте.
-- Не радуйся преждевременно! -- кричу я ей вслед.
Михаил Михайлович пишет, что он еще не теряет надежды отнаблюдать Сагу без световых сигналов, ну а если этого не добьется? Упустит время -- и это будет пагубным для нас. Тут нельзя рисковать и одним днем. Решаюсь завтра утром заранее отправить необходимое оборудование на пункты. Таких пунктов четыре, в том числе и Сага. Трофиму пошлю письмо, пусть он задержится на гольце до окончания работы. Это будет надежнее. Как я сразу не догадался! Ведь на всех пунктах сейчас работают люди, и им ничего не будет стоить подать свет.
Утром слышу голос Улукиткана:
-- Пошто долго спишь, разве не пойдешь на голец?
-- Сейчас, Улукиткан, встану. Собирай оленей.
Над лагерем густо-синее и удивительно спокойное небо, какое бывает здесь только в эту позднюю осеннюю пору. Из-за леса поднимается солнце, и природа, еще не утратив сонного покоя ночи, раскрывается перед ним во всем своем великолепии.
Я стою с полотенцем в руках, не налюбуюсь. Сколько света! Как чудесно мешается тяжелый пурпур осин с ярко-зеленой хвоей стлаников, омытых ночным туманом. В густых космах увядшей травы горят разноцветные фонарики...
Нина уже встала. Я застаю ее на реке за чисткой посуды.
-- Каким чудесным утром встречает тебя первый день! -- кричу я, далеко не дойдя до берега.
Нина кивает головой.
-- Рано встала, боялась, что вы уйдете без меня.
-- А я ведь раздумал брать тебя на голец.
Ее лицо мгновенно омрачается.
-- Зачем же без меня решили этот вопрос?
-- Пользуюсь данной мне властью.
-- Но если вам дано право отменять свои решения, то вы можете и восстанавливать их?
-- Конечно.
-- Тогда я иду с вами на голец!
-- Ты с первого шага убедишься, что сделала глупость, -- говорю я. -Посмотрю, что на тебе останется, бедная женщина! В каком виде предстанешь ты хотя бы перед Михаилом Михайловичем.
-- Не сердитесь, постараюсь и перед Михаилом Михайловичем не потерять женского достоинства.
-- Послушайся доброго совета, останься в лагере и, чтобы не было скучно, наведи тут порядок. Как видишь, мы, мужчины, не очень-то требовательны к себе в условиях таежного общежития.
-- Клянусь всеми богами -- как вернемся, займусь лагерем: выскоблю, вымою, расчищу...
