Старик допил чай, сложил посуду, но не торопился уходить. Что-то тревожило его.
-- Ты почему такой скучный, сон плохой видел? -- спросил я.
-- Нет. Разве не видишь, Майка утром не подошла -- так никогда не было, -- тихонько пожаловался он мне, и его лицо все сморщилось, как от зубной боли.
-- Стоит ли обижаться, Улукиткан. Майку ты слишком избаловал, чтобы она стала чуждаться тебя. Еще придет.
-- Не говори так, -- прервал он меня. -- Она хочет матерью стать. Вчера вечером видел, как она... -- но тут наше внимание привлек какой-то странный звук, долетевший до слуха со дна котловины. Похоже, что взревел медведь.
Улукиткан встал, поднялся и я. Олени перестали кормиться. Все повернули головы в сторону звука, насторожились, как перед опасностью.
Вот ближе треснул сучок, загремела россыпь, и уже совсем рядом послышался рев низкого тона. Из котловины на холмик выкатился рогатый зверь и замер весь на виду, огромный, дерзкий, взбудораженный. Он, казалось, забыл об опасности.
Мы сразу узнали вчерашнего сокжоя.
Улукиткан схватил бердану. Я никогда не видел старика таким быстрым и решительным. Он спешил. Его руки дрожали. Патрон не лез в ствол...
А сокжой со своей дикой силой налетел на стадо. Олени рассыпались по стланику, бежали, не щадя себя, куда попало, охваченные паникой. И только Майка оставалась на месте. Ни страха, ни колебаний. Ока стояла словно завороженная красотою самца, впервые захваченная брачным инстинктом.
Я видел, как Улукиткан выскочил вперед, пригнувшись, положил ствол берданы на камень и стал целиться.
Сокжой, точно догадавшись о смертельной опасности, вдруг круто повернул назад. Бердана старика осеклась, еще и еще...
-- Стреляй, ты что, не видишь?! -- гневно крикнул он мне.
Но у меня в руках был еще не собранный затвор.
Зверь с ходу пугнул Майку рогами, погнал вперед, и по тому, как она вдруг покорилась самцу, я догадался, что навсегда уходит от нас Майка.
Улукиткан в отчаянии бросил на землю бердану, топтал ее ногами, проклиная на чем свет стоит. Но вдруг опомнился, поднял ружье и кинулся догонять Майку.
Она и сокжой задержались на холмике, постояли темного, облитые восходом, и исчезли в глубине котловины. Старик торопливо бежал их следом, без шапки, на ходу перезаряжая бердану.
Я долго собирал напуганных оленей, затем свернул лагерь, приготовил вьюки. Пора трогаться в путь, но Улукиткана все нет. Пришлось выйти на холмик. Под ним глубокая котловина ледникового происхождения, с озерком у нижнего края. Нигде никого. Только кедровки стрекотали в зарослях стланика.
Не вернулся проводник и вечером. Я разжег большой сигнальный костер, всю ночь не спал, стрелял. Много раз доливал чайник. Все время думал о том, что если старик не убьет сокжоя -- не видать ему больше Майки.
Наступило утро, ветреное, серое, без солнца. Густая сизая дымка накрыла горы. Вершины томились в предгрозовой тишине. Ожидался дождь, а у старика не было ни топора, ни лепешки.
Я спустился в котловину. Долго шел вчерашним следом Майки, притоптанным копытами сокжоя. Ниже к ним присоединились три самки диких оленей, вероятно, тех, которых мы видели вечером в пути. Все они, не задерживаясь, спустились в глубину ущелья. На свежей тропке зверей были хорошо видны отпечатки олочей Улукиткана.
Дальше за котловиной следы затерялись на россыпях. Я кричал, несколько раз разряжал карабин, ждал -- никакого ответа. Молчали горы, тайга, камни.
Прошла еще одна беспокойная ночь ожиданий. Чего только не передумал. Потерять Улукиткана -- какой ужас! Как могло случиться, что я не пошел с ним? В его ли восемьдесят три года пускаться в погоню за сокжоем! Куда увел его зверь?
Рано утром я собрал оленей, решил немедленно двигаться к своим на пункт и оттуда организовать поиски Улукиткана. Надо было торопиться, мысль о том, что люди могут, не дождавшись нас, уйти дальше, подгоняла меня.
Путь шел гребнем, дальше, выше. С ярко-голубого неба на маленький караван лились беспощадные потоки лучей утреннего солнца. Какими пустынными казались мне горы! Ничего не радовало в этой кладбищенской тишине. Я твердо знал закон тайги: сам погибай, но товарища выручи. Мне казалось, что я нарушил этот незыблемый закон.
Высоко впереди, четко выкроившись в синеве, парили два орла. Далеко был слышен их одинокий крик. Почти не шевеля резными крыльями, они плавно описывали круги. Будто не подвластные земному притяжению, хищники осматривали горы. Ах, если б и я мог подняться в небо!..
Со второй вершины я увидел высоченный голец, увенчанный пирамидой, со снежником на северном склоне. До него оставалось километров шесть. В бинокль были хорошо видны палатки и пасущиеся у подножья гольца олени. Цель была почти достигнута, но я не радовался. Прийти в лагерь без Улукиткана!..
Нас разделяла глубокая седловина, покрытая пятнами вечнозеленых рододендронов. Как-то безотчетно ноги сами по себе заторопились. Вдруг захотелось скорее попасть к своим, может, еще удастся разыскать старика.
Вот и седловина. Вижу справа, у самого излома, то появится, то исчезнет прозрачная вуаль тумана. И все на одном месте. Я остановился. Откуда бы взяться ему в такой жаркий день? И вдруг меня осенила догадка -- не дым ли это?
Я свернул к излому. Там, у самого края, сиротливо стояла чахлая лиственница, комлистая, дупляная, раздетая осенними ветрами. Под ней, среди низкорослых стлаников, дотлевал давно забытый костерок, а рядом лежал Улукиткан в странной позе. Мне показалось, что он мертвый и что смерть настигла его в тот момент, когда он хотел стащить с ног олочи. Я приложил ладонь ко лбу. Он жив! Больше ничего мне было не нужно.
Улукиткан не приходил в себя. Я уложил его поближе к огню, подновил костер, развьючил оленей. Уже вечерело. Где-то за ближними горами потухало солнце.
Несколько глотков крепкого чая, влитые в рот старика, сделали свое дело. Его плоское лицо вдруг посвежело, точно кто-то невидимый ласково коснулся морщинистой кожи. Чуточку раскрылись ресницы. Из узеньких щелочек смотрели на мир бесконечно усталые глаза, они точно спрашивали: стоит ли жить дальше?
Мне уже не нужно было узнавать, где Майка.
-- Выпей, Улукиткан, горячего чая, согрейся, -- сказал я спокойно, будто ничего не произошло у нас и мы, как обычно, сидим за вечерним костром.
Он недоуменно смотрел на меня, точно это был не я, а кто-то другой, но кто именно -- старик напрасно силится вспомнить.
Долго еще продолжалось его забытье. Он невероятно устал и телом, и волей, и разумом. Я со страхом думал, что станет с ним завтра, послезавтра. Он слишком свыкся с мыслью, что Майка должна быть всегда с ним. Какая это для него непоправимая утрата!
-- Мы еще будем искать, отобьем ее у сокжоя, -- сказал я, пытаясь подбодрить старика.
