На рассвете ко мне под полог приполз Трофим.
-- Вести какие? -- встревожился я.
-- Нет. Пусть Глеб идет со мною, что ему бездельничать, а Василию поотдохнуть, у него нога поранена.
-- Боюсь, как бы парень тебе обузой не был, возьми Николая.
-- Уж как-нибудь я с ним справлюсь.
-- Справишься? Сам-то ты как себя чувствуешь? -- спросил я серьезно.
-- Неплохо. Походы меня не утомляют.
-- И все-таки тебе надо беречься. -- И мы выбрались из-под полога.
Предложение Трофима не обрадовало Глеба. Он нахмурился, неохотно собирался, делал страдальческое лицо, но, не найдя сочувствующих, ушел, волоча за собою ленивые ноги.
-- Какой это люди, тьфу!.. -- сплюнул в сердцах старик, шепотом бормоча проклятия.
Синее небо все в белых барашках. Восход тихий, нежно-розовый, ветерок чуть колышет воздух. Какое благодатное утро!
Мы уже готовы были переходить реку, как из стланиковой чащи вышла Майка. За ней высунулся Баюткан.
-- Друзья пришли! -- кричит Василий Николаевич.
Улукиткан сбрасывает котомку, достает из потки сумочку с солью, кормит свою любимицу, затем осторожно подходит к Баюткану, вытянув далеко вперед приманку. Тот пугливо отскакивает, дико косится на старика. Но соблазн велик. Точно убедившись в благих намерениях человека, с осторожностью берет лакомство и тут же исчезает. Следом за ним убегает и Майка.
Я не могу понять, но что-то есть общее в уже повзрослевшей Майке с этим полудиким оленем. Боюсь, как бы она не одичала, сдружившись с ним.
Мы со стариком переходим два истока, исчезаем в глубине ущелья. Весь день бродим по отрогам. Этот поход не рассеял сомнений и никаких изменений не внес в наши планы. Мы видели только южные склоны хребта, но они не давали полного представления об этих горах.
На табор явились на второй день к вечеру.
-- Чего это вы так долго задержались? -- встречает нас Василий Николаевич, и я по тону его догадываюсь, что какая-то новая беда стряслась с жителями нашей одинокой стоянки.
-- Что случилось?
-- Трофим вчера не вернулся, нет его и сегодня.
-- А где Глеб?
-- Он тут. Да разве от него добьешься чего-нибудь путного, затвердил -не знаю -- и все! Из палатки вылез Глеб.
-- Ты где бросил Трофима? -- спрашиваю.
-- Не маленький он, что его бросать, сам ушел, а куда -- не знаю.
-- Но вы же пошли вместе в вершину ключа, почему же ты вернулся один? Что случилось?
-- Да что вы пристали, будто я украл или убил кого?!
-- Еще бы этого не хватало! Где Трофим, отвечай! -- и я чувствую, как мною овладевает гнев.
-- Говорю, не знаю, -- упрямится Глеб. -- Я остался отдыхать, а он не захотел, ушел дальше... Ну, я и вернулся.
-- Почему же вернулся?
Глеб молчит, неуклюже переступает с ноги на ногу и смотрит на меня открытыми глазами.
-- Искать надо, обязательно искать, может, беда какая с ним. -Улукиткан пронизывает недобрым взглядом Глеба и добавляет сердито: -- Какой худой люди есть. Собаку и ту нельзя бросать тайге, а ты товарища оставил!
-- Я уже готов, сейчас Николай допечет лепешки, пойду на розыски, -говорит Василий Николаевич.
-- Пойдем вместе... Глеба прихватим с собою и там на месте устроим ему суд, если что случилось с Трофимом...
-- Никуда он не денется, а возьмем -- еще горя наберемся, -- протестует Василий Николаевич.
Глеб молчит, ему неловко. Он, как гусак, молча топчется на месте.
-- Не научила тебя, Глеб, река, а, казалось бы, на коряге нужно было крепко подумать, как жить дальше. Тебя ведь не бросили в беде, а ты что сделал? -- спрашиваю я.
Тревожные мысли овладевают мною. Я знаю прямую, бесхитростную натуру Трофима. Он не мог оставаться молчаливым свидетелем лени и безразличия Глеба, и на этой почве могли между ними возникнуть недоразумения. А разве мы знаем, на что способен Глеб? При этой мысли меня всего обдает жаром.
Надо торопиться.
...Василий Николаевич уже стоит с рюкзаком за плечами. Не хочется покидать лагерь и тепло костра, а при мысли, что ты должен сразу погрузиться в мокрую чащу, -- по телу пробегает холодок. Но идти надо. Если с Трофимом что случилось, он ждет нас.
Вот готов и я. За плечами котомка, карабин, в руках сошки. Еще несколько глотков горячего воздуха, и мы покидаем стоянку. Но что это? Собаки вдруг насторожились, затем обе бросились напрямик через кусты, к истоку.
Мы задерживаемся. Из чащи показывается Трофим. Он еле передвигает ноги, сгорбился и, кажется, если бы не посох в руках -- давно бы свалился. Одежда на нем изорвана, мокрая, лицо, запятнанное оспой, осунулось. Видно, что сил у него уже нет и ведет его только воля.
-- На кого же ты, браток, похож, истинный бродяга! Увидела бы Нина! -говорит Василий Николаевич, стаскивая с него котомку.
-- Дай душу отогреть, а потом о Нине будем думать, -- отвечает тот, а сам весь дрожит, как осина на ветру.
Он протягивает посиневшие руки к костру, хватает открытым ртом тепло и настороженно ловит мой взгляд, как бы пытаясь угадать, знаю ли я, что произошло. Рядом со мною стоит смущенный Глеб. Он не отрывает глаз от Трофима и тоже что-то пытается угадать по его усталому лицу, но тот не желает даже взглянуть на него.
-- Тут по ущелью ни за что не пройти нивелировщикам, -- говорит Трофим, -- куда ни ткнись -- завалы, россыпи, а в сторону никуда не свернешь, скалы...
-- До вершины ходил? Там низкий места?
-- Нет, Улукиткан, туда не ходил, но, видно, место низкое. Только до него все равно с оленями не добраться.
-- А почему с тобою не пошел Глеб, что случилось? -- не выдерживаю я.
-- А он сам разве не рассказывал?
-- Говорит, что ты не захотел сесть с ним отдыхать, ушел вперед, а он не смог тебя догнать.
Трофим молча, в упор, смотрит на Глеба, и я замечаю, как вздулись желваки на его сжатых челюстях.
-- Что же у вас случилось? -- допытываюсь я.
-- Все это ерунда... Не стоит говорить. Плохо вот, что не нашел прохода, весь изорвался, измучился...
-- Ладно, пойдем через Ивакский, -- говорю я. -- И на сегодня хватит об этом. Хорошо, что все собрались. Надо отдохнуть. Утро вечера мудренее. Ты, Василий, снимай котомку, сообрази что-нибудь поесть.
-- Что сообразить, если мяса нет? Сейчас баранинки бы, другое дело, -отвечает он с упреком, но тут же начинает суетиться у костра.
Трофим спустился к реке, разулся и, сняв рубаху, начал полоскать ее в мутной воде. Глеб не сводил с него глаз, и я видел, как его лицо, словно от какого-то внутреннего накала, краснело, как тяжело он дышал, борясь с непрошеными, вдруг нахлынувшими на него, мыслями... Я впервые видел его в таком состоянии и не мог разгадать, что копится в его душе.
