Немощный рассвет несмело, медленно теснит ночной мрак. Ночь уползает, словно сытый зверь в свою берлогу. Пора и нам в путь. Сборы недолги, все при мне. Бросаю в костер остатки дров, хочу запастись теплом на дорогу. Кучум не встает, ему неохота покидать нагретое место. Малюсенькими глазами следит он за мною. Жаль и мне расставаться с огнем. А дождь все идет, по-прежнему плачет утес.
Странно, будто и посветлело, а вокруг ничего не видно. Густой туман липнет к скалам, заслоняет утро. Идти не решаюсь, можно заблудиться, и Кучум не поможет.
Бедный Трофим, он ждет, прислушивается к малейшему шороху, молит небо и мучается от сознания, что не может помочь мне. А я чувствую, что начинаю слабеть. Лук может быть хорош как приправа для мяса, необходим нам как противоцинготное средство, но он не одолевает голода. Да и лук-то весь съеден. Мысль опять возвращается к сумочке с лепешкой. Велик, ой, как велик соблазн! Чтобы не думать об этом черством куске хлеба, я отправляюсь в дождь за дровами...
Снова у костра сушу одежду. Кучум встает, лениво потягивается, широко распахивая зубастую пасть. Подходит ко мне, садится на задние лапы, смотрит голодными глазами. В них и мольба, и какое-то предостережение.
-- Ты-то, Кучум, за что страдаешь, иди к Трофиму! -- Я подтаскиваю пса к себе, ласково беру его обеими руками за бакенбарды и долго смотрю в золотистые собачьи глаза.
Кучум, высвободившись из рук, припадает носом к моей гимнастерке, туда, где спрятана лепешка, долго с наслаждением втягивает в себя хлебный запах.
-- Нельзя, Кучум! Нельзя, милый! Мы должны терпеть и только терпеть, -уговариваю я собаку.
А сам еле удерживаюсь от соблазна, ощущая тошнотворную пустоту в желудке... Кажется, весь окружающий воздух наполнен свежим хлебным ароматом. Чувствую, как, вопреки сознанию, правая рука крадется за пазуху, ощупывает сумочку...
-- Нет, нельзя! -- кричу я громко, отбрасываю руку прочь. Кучум вздрагивает и тревожно смотрит на меня, точно угадывает происходящую во мне борьбу. Он ложится рядом со мною на плите, вытягивает передние лапы, кладет на них голову. Морда у него обиженная. Прищурив глаза, он напряженно следит за мною, видимо, боится, чтобы я тайком от "его не съел лепешку. Лежим с ним долго, охваченные одной всепоглощающей болью...
А ветра все нет. Туман густеет, становится холоднее. На землю, напоенную до отказа водою, сыплется бесконечный дождь.
Надо чем-то отвлечься от мрачных дум. Таскаю камни. Делаю из них заслон от сквозняка, обкладываю им огонь. Нагреваясь, камни долго хранят тепло в нашем логове. Затем собираю мох, лишайники, высушиваю их и устилаю ими пол.
А дождь все идет и идет. Медленно, очень медленно тянутся часы. Наступили третьи сутки нашего заточения. Я окончательно отощал. Живу в полузабытьи. Все труднее собирать дрова. Одежда моя вся в дырах, простреленная огнем.
И вот наступает минута, когда воля наконец сломлена приступом голода. Трясущимися руками я достаю из сумочки лепешку. Прячу ее от Кучума. Понимаю, как это омерзительно, но не могу совладать с собою, точно дьявол какой-то залез в душу. Лепешка всего с ладонь, черствая, пахнет плесенью, но как дьявольски соблазнителен и этот запах!.. Вижу, Кучум уже рядом. Глаза звериные, смотрят неласково, в позе -- решимость. Он требует своей доли, голод лишил его обычной покорности. Пес видит, как я отламываю крошечный кусочек хлеба, кладу его в рот, медленно разжевываю... Собака судорожно облизывается и сглатывает слюну...
-- Вижу, Кучум, ты тоже наголодался, но на этот раз прости, друг, я не могу с тобой поделиться... Ты выносливее меня, -- говорю я каким-то чужим голосом.
Но Кучум не отступает, смотрит на меня зло, укоризненно, нервно переступает с лапы на лапу, как перед схваткой.
-- Не проси, не дам! -- убеждаю я собаку и вдруг спохватываюсь, вспоминается карниз над пропастью, где Кучум спас нас от гибели, чувствую, как краска стыда заливает лицо. И та же рука, что воровато достала из-за пазухи этот драгоценный кусочек, бросает псу остаток лепешки.
Он ловит ее на лету, разламывает зубами и мгновенно проглатывает. Мне даже обидно, что он так быстро покончил с лепешкой, не пожевал ее, не насладился ее вкусом...
Сидим с Кучумом рядом, примирившиеся, близкие. Мирно потрескивает костер. Льет дождь -- небо возвращает земле ее слезы.
Наконец, день уходит, беспомощный, жалкий. Наступает четвертая ночь. Все погружается во мрак. Теперь уже вся жизнь представляется мне долгой ночью. В полузабытьи все чаще рисуются картины развязки. Может быть, утром рискнуть разыскать седловину? Нет, надо ждать, беречь силы. Тут, под скалою, сухо, и с нами костер.
Под утро я уснул. Но даже сон бессилен был увести меня от действительности: снились тот же костер, скальный навес, заслон от сквозняка. Так же мучительно во сне терзал меня голод.
Слышу, будто кто-то спускается по стланику. Узнаю шаги Трофима. Он несет ужин. Я уже чувствую запах жареного мяса. Хочу крикнуть ему, позвать, но голос мне не повинуется.
Трофим проходит мимо, и его шаги смолкают в отдалении. Досадую на себя, на свою нерасторопность и с горечью пробуждаюсь. Поправляю костер, снова ложусь к огоньку, засыпаю с надеждой, что Трофим вернется.
Так и есть. Вижу, выходит он из темноты весь в черном, как видение. Распахивает полы незнакомой мне одежды, показывает куски горячего, только что сваренного мяса. Он завертывает их в черную шкуру, кладет под карниз и исчезает. Какая радость! Подкрадываюсь к свертку, как голодный хищник, хватаю его, но вижу, что обманулся, в руках Кучум, неуступчивый, одичавший. Он по-звериному набрасывается на меня, но я не сдаюсь, ловлю его пальцами за горло, сжимаю изо всех сил.
Ну, теперь кто кого! Мы разом падаем на что-то твердое, катимся по россыпи куда-то вниз, в пропасть... Я чувствую, как больно бьется моя голова об острые камни...
...Я вскакиваю. Не могу отдышаться и не понимаю: был ли это сон или все случилось наяву. Костер разбросан, и на дожде дымятся головешки. А Кучум стоит в стороне, следит за мною безумными глазами, настороженный, чужой. Зову его к себе, хочу обласкать, но он выскакивает на дождь и из темноты пронизывает меня своими волчьими фарами.
Неужели я хотел задушить любимого пса? Проклятый голод!
Но Кучум даже и теперь не ушел к Трофиму на седловину, не бросил меня.
Уже не верю, что непогода вернет когда-нибудь солнце, песни птиц, дневную суету, синеющие дали. Увижу ли я еще под ногами тропу, поднебесные вершины, бескрайнюю, всегда манящую к себе тайгу, семью, друзей? Буду ли я еще бороться, жить, или судьба предрешает мне медленно истлеть под этой мрачной скалою?
Вижу, из тумана осторожно выходит пес, крадется кошачьей поступью под соседний карниз, ложится, а сам весь насторожен. Нащупывающим взглядом пронизывает меня, что-то хочет понять своим собачьим умом. На мои ласковые слова отвечает враждебным оскалом. Проклятый голод!
