Поджидая своих, я разворочал кучу. Какой нужно обладать чертовской силой, чтобы когтями разорвать крупного сокжоя на части! Разделанную добычу медведь прикрыл лесным хламом и мхом, содранным с камней вместе с кустарником. Он не очень-то любит свеженину, предпочитает к "столу" мясо с душком, вот и сложил его, чтобы "пропарить".
Закончить работу медведю помешал Кучум. С собакой бы он, конечно, справился, но появился человек, и ему пришлось быстро убраться.
За озером по бору выходим на последний перевал. Даем отдохнуть оленям. Видимость хорошая.
Нагорье как-то неожиданно, почти внезапно, сменяет горы. Становой остается позади, обрывается бесцветной стеною, виснет зубчатыми глыбами над пропастями -- все это не стертые временем следы великих геологических катастроф. Трудно представить то далекое время, когда эти горы громоздились друг над другом и в каменном скрежете, в извержениях кипящей лавы менялось лицо земли. Так и осталась до последних дней ее поверхность искаженною творческими муками.
Прощай, Становой! Горы, долго терзавшие наше любопытство и принесшие много неприятностей, вдруг стали так дороги!.. Мы рады этому чувству и той грусти, что охватила нас в минуты расставания. Вернемся ли еще когда-нибудь к тебе? Ощутим ли еще раз твое величие, твое холодное дыхание?
А впереди Алданское нагорье -- плоская земля, словно оспой, изъеденная болотами да зыбунами, вся в латках, старая, уставшая, не политая слезой, не топтанная человеком. Живет она без памятников и легенд, пленница стужи.
Сразу за перевалом начинаются исконные земли нагорья. Тропа вьется по густому стланику, уводит караван влево. Мы теряем из виду горы, с тревогой погружаемся в эти загадочные заросли, заполонившие, как океан, огромное, непосильное для взгляда пространство. На пологих увалах везде выступают камни, бесцветные от старости, источенные веками, наполовину уже погруженные в могилу. В ложках топи, обманчиво прикрытые чудеснейшим ковровым рисунком из мха. Но только соблазнись, шагни на этот ковер, и тебя засосет разжиженная глина, притаившаяся за растительным покровом. Олени боятся топей, останавливаются, и тогда крик погонщика разрывает дремотный покой низины.
Солнце, позолотив нижний край туч, нависших над нагорьем, опускается в неизмеримую глубину. Тайга погружается в спокойное ожидание ночи. Встречный ветер резок и холоден, как ключевая вода. Где-то близко, за последним холмом, слышатся гулкие всплески волн и тревожный крик чайки.
Проводник сворачивает с тропы влево, ведет караван на крик. Еще небольшой спуск вдоль топкого ручья, и мы видим сквозь ветви последней лиственницы озеро, утонувшее в темной синеве. Это Большое Токо.
Оно как-то сразу открывается нашему взору и в сумерках кажется необозримой равниной.
Ветер гонит тяжелые волны, окаймляет берег белой пеной, падает на стланики. Далеко гудит прибой. Чувствуется, что на этом безлюдном озере ночами властвует буря и теперь приходит ее час.
Крик чайки вырывается из грохота и воя волн. Птица бьется с бурей. Скашивая то левое, то правое крыло, она бросается в воду, пропадает в ухабах, взлетает на высокие гребни и, наконец, исчезает в брызгах. Но из тьмы еще долго несется ее скорбная жалоба. И этот крик, теряющийся в пустынном пространстве, пронизывает душу болью одиночества.
Тучи поглотили остатки света, нависают над озером чернотой. Озеро гудит ровно, победно. Влажный ветер клонит к земле густые стланики. Караван столпился на небольшой прибрежной поляне. Мы с трудом поставили палатку, сварили ужин и уснули, убаюканные бурей.
К утру погода стихла. Вдали, в светлом пару, тают вершины Станового. Золотистые линии хребта едва различимы в лучах солнца. Ближе к нам, и дальше на север, в прохладной свежести утра лежит озеро. Оно еще дремлет, прикрытое туманом, словно упавшим парусом. Легкий, еле уловимый бриз качает его своим холодным дыханием. И опять слышится крик одинокой чайки. И кажется, будто она одна живет в этом холодном крае и с безнадежной тоскою зовет подругу. Ей никто не отвечает, и крик уплывает в туман.
Мы свернули лагерь, пошли дальше на север. Все вокруг дышит вольной свежестью озера. Голубизна вонзается в чащу узкими заливчиками, оживляя своим присутствием окрестности. На озере штиль, и оно лежит перед нами огромной выпуклой линзой, площадью более ста квадратных километров. Вода в нем прозрачная. Берег усыпан мелкой, промытой прибоями галькой, притоптан следами хищников.
Напрасно я искал что-то запоминающееся в пейзаже озера. Здесь нет тенистых берегов, нависающих утесов, загадочных бухт, и ветер напрасно ищет паруса. Все тут пустынно и бедно. Обливают ли озеро солнечные лучи, прикрыто ли оно густым туманом, или завалено отраженными облаками -- во всех этих уборах оно одинаково скучно, печально.
Уже близко узкий край озера. Но берега не сходятся, образуют щель. Вода тайком сползает к ней по галечному дну. Тут она настолько прозрачна, что кажется -- нет ее совсем. Но вот у края слива, наткнувшись на каменную гряду, вода обнаруживается вся сразу, взлетает над ней тяжелым валом и, гремя, падает на валуны, дробится, сверкает каскадами снежной пыли" Поток несется дальше с головокружительной быстротою, оставляя позади забрызганные пеной берега и клубы пара над грядой. Это Мулам -- большая река, берущая свое начало из озера.
Мы покидаем Токо, застывшее в полуденном покое. Еще раз склоняем свои головы перед величественным Становым, хорошо видимым за озерной синевой, -в знак нашей дружбы, нашего восхищения, и скрываемся за стлаником.
От озера идет торная тропа вдоль Мулама, но не берегом, а по залесенной возвышенности, в непосредственной близости от реки, прокладывающей себе путь в глубь Алданского нагорья.
Тайга вдруг обрывается высокой стеной лиственниц. За ней, на обрывистом берегу седовласого Мулама, показываются палатки -- одинокое становище геодезистов. Это тут, в глуши лесов, так далеко от населенных мест, обосновался лагерем начальник партии Владимир Сипотенко.
Нас заметили, и все жители становища высыпали навстречу.
-- Что-то вы не особенно рады нашему появлению? Мы долго не задержимся, дня два -- и уйдем на Маю, -- говорю я, пожимая руку Владимиру Афанасьевичу.
-- Ну, как не рады! Давно ждем. Без людей тут совсем одичали, обрадуешься не только человеку, но и черту! А с Маей не спешите. Вас со вчерашнего дня ищет штаб, все наши радиостанции день и ночь дежурят, -ответил Владимир Афанасьевич.
-- Зачем это я им так срочно понадобился? По уговору мы должны появляться в эфире по четным числам, значит -- сегодня.
-- Вызывают вас в штаб.
-- Что случилось?
-- Нам не известно. Штаб, как обычно в таких случаях, не балует нас подробностями... Что же мы стоим, давайте устраиваться. Эй вы, ребята, разжигайте костер, тащите из садка тайменя, готовьте ужин.
-- Когда связь?
-- Через полчаса.
-- Вызывайте Плоткина.
