— Наслышан, княже, наслышан, — кивнул Воротынский. — Но и меня, Андрей Васильевич, иногда вспоминай. Нет, не иногда! Завтра же тебя желаю на обеде у себя видеть! Тут уж не отговоришься. Здесь ныне дерешься, вместе и хлеба преломим. За гостя моего, разумного не по годам, за князя Сакульского! — поднял кубок хозяин.
— Благодарствую, княже, — поднялся в ответ Андрей. — Долгих тебе лет и крепкого здоровья.
Вежливость или что другое? Осушив кубок, так же искренне Воротынский начал восхвалять князя Шемякина, а потом — князей Булгакова и Палецкого. Правда, на обед их не приглашал.
«Схожу, — решил Зверев. — Отчего к хорошему человеку на обед не сходить? Пусть даже и званый».
Новый день начался штурмом. В смысле — продолжением штурма. В общем — медленным неудержимым наступлением, продолжающимся уже месяц и одну неделю. В этот день русские, еще накануне вставшие возле рва, принялись неторопливо и методично забрасывать полную воды канаву мешками с землей и корзинами, плотно набитыми глиной. Делать это было нетрудно и практически безопасно — просто переваливая груз через толстую бревенчатую стену. Ногайцы в ответ кричали проклятия и пускали стрелы — но помешать не могли. Боярским детям оставалось только стрелять в ответ, а стрельцам князя Сакульского — тоскливо сидеть в десятке засад, тщательно уберегая от ветра огоньки свечей в запальных лампах и наблюдая за запертыми воротами.
Расскажи какому-нибудь спецназовцу в двадцатом веке, что в «готовности номер один» можно находиться так, что при появлении противника отделение не просто передергивает затворы АКМ, а лихорадочно запаливает от общей свечи фитили, добавляет пороха на полку, заправляет фитили в замки и только после этого готово стрелять по несущейся на скорости около тридцати километров в час тысячной конной лаве — ведь в глаза захохочет. А ведь есть еще «готовность номер два» — когда огня нет вообще и его следует высечь кресалом искрой в мох, раздуть, перенять на тончайшую бересту, уже от нее зажечь свечу…
Так что иногда лучше иметь под рукой бердыш, а не огнестрел, пусть даже снаряженный картечью и готовый к бою. Бердыш — он в любое время дня и ночи бердыш. А из огнестрела еще выстрелить надобно!
Перед полуднем к Звереву подошел дьяк Иван Григорьевич, вежливо поклонился:
— Здрав будь, Андрей Васильевич. Так получается, что я у тебя в гостях часто бывал, а к себе ни разу не приветил. Ныне день зело удобный. И покойно, и все при деле, и други мои рядом. Посему прошу к столу своему не побрезговать.
— Я бы всей душой, — развел руками Зверев, — да как же Михаил Иванович?
— Не беспокойся, Андрей Васильевич, — кивнул боярин Выродков. — Его я тоже пригласил.
К визиту князей Иван Григорьевич приготовился на совесть. В его палатке, стоявшей сразу за осадной башней, в недосягаемости для ногайских стрел, почти весь скромный стол занимал разместившийся по диагонали, румяный полутораметровый осетр, запеченный целиком; из разрезов на спине выглядывала зелень петрушки, укропа, сельдерея, ощущался явственный запах чеснока. Щедрость изрядная: после набега Горбатого-Шуйского на Арские земли стоимость коровы в лагере упала до десяти копеек, вола — до двадцати. Рыбу же приходилось покупать у черемисов, и ее цена ничуть не поменялась. На оставшихся свободными углах стола возвышались пятилитровые бутыли с вином и серебряные кубки, массивные скамьи были укрыты парчой и обиты чем-то мягким. Чего не хватало для царской пышности — так это опричного блюда с самыми вкусными кусочками, однако целиковый пудовый осетр в любом случае затмевал все!
— Славно у тебя, Иван Григорьевич, — признал и князь Воротынский. — Никак, каженный день такой рыбкой балуешься?
— Больше мечтаю, Михайло Иванович. Однако же отчего не угоститься, коли повод достойный?
— Что за повод? — осторожно поинтересовался Андрей. — Может, за подарком бежать надобно?
— Деда моего, Корнелия Епифаныча, день. Со святого Корнелия корень в земле ужо не растет, а зябнет, — напомнил Выродков. — С сего дня боле не лето на дворе, а осень. Зима подступает, бояре.
— Хлопотное ныне выдалось лето, — покачал головой Зверев. — Однако же славное. Для всей нашей Руси поворотное. Надеюсь, закончим мы его с честью.
— Да, — согласился князь Воротынский. — Выпить за сие лето надобно, обязательно выпить!
Гости осушили бокалы, подступили с ножами к беззащитному, но столь аппетитному осетру. Слегка подкрепившись, Михайло Воротынский снова взялся за кубок, чуть отодвинулся от стола:
— За тебя хочу выпить, Андрей Васильевич! Еще у Острова я в тебе дар воинский приметил и доныне прозорливостью своею горжусь. Не ошибся!
— Разве я один такой, Михаил Иванович? — пожал плечами Зверев. — В русском войске, почитай, каждый доблестью ратной не обделен.
— И это верно, Андрей Васильевич, — согласился князь. — Из служивых людей доблесть готов показать каждый. Воины у нас в строю стоят, воины, а не смерды. Оттого и обидно порою, что боярина, честь свою и право кровью подтвердившего, со смердом безродным равняют.
— Как это? — не понял Андрей. — Быть такого не может!
— Может, княже, может, — кивнул Воротынский. — Рази указов ты последних царских не слышал? Коли суд идет — от земских общин выборный заседатель сидеть должен. Как челобитную подавать — так смерды с боярами в общей ровне. Как наместника избирать — так земство крестьянское тоже равный голос имеет. Что же такое, князь? Как кровь лить — так на то привилегия боярская. А как добычу обживать — так мы с быдлом всяким неразличимы делаемся?
— Стрельцы-то, вон, кровь на равных льют. — Зверев понял, что его друг намерен хаять те самые указы, что были приняты Иоанном с его наущения.
— Про стрельцов речи нет, они с нами кровью бранной повязаны. Однако же не со стрельцами нас равняют, Андрей Васильевич. С быдлом, из леса и погреба ни разу не вылезавшим!
— У каждого на Руси свои мысли о счастье имеются, — осторожно возразил Андрей. — Посему каждого вовремя услышать нужно, пока он от отчаяния за топор не взялся.
— Кто возьмется, княже? — стукнул кубком о стол Воротынский. — Раб, шороха ночного боящийся? За меч ты, Андрей Васильевич, взяться можешь. За тот, коим в одиночку острог Арский одолел. Вот то для правителя любого станет страшно. А смерд? Смирится — то ему на роду написано.
— А если нет?
— А коли нет, то это не смерд будет. Кто за долю свою живот класть готов, ныне все в стрельцы записываются. Не слыхал, Андрей Васильевич? После успеха твого на Арском поле Иоанн Васильевич повелел стрелецкие полки по всем уделам создавать по образцу московскому.
— Разве ж это плохо?
— Не о стрельцах речь, Андрей Васильевич! — покачал головой воевода и прихлебнул красного сладкого вина. — О том я сказываю, что нет справедливости, коли князь знатный и смерд простой пред государем в равном уважении стоят. Деспотия сия азиатская, страшная. Ты на Европу глянь, что из корней империи Римской выросла. Там государь не владыкой над всеми уроженцами королевства себя числит, а лишь первым среди равных. И волей своей поместьями, жизнями и службой повелевать не может. Коли достоин государь, бояре французские, немецкие и аглицкие к нему на службу идут. А коли нет — в поместьях сидят, и никто их неволить не смеет.
