– Она что, не понимает, кем родилась? Она княжеская дочь и должна подчинять свои чувства и желания государственным интересам!
– Но у нее любовь, – робко заикнулась Добраслава, уже перешедшая на сторону дочери.
– Какая любовь? Почему я о ней ничего не знаю? Ни с одним парнем ни разу ее не встречал. Что еще за причуды? Придумала, наверно, чтобы во Владимир не ехать! Да и куда мы ее отправляем? Не в какую-нибудь заморскую страну, а в своей родной Руси жениха нашли!
– Говорит про какого-то Всеволода Олеговича, князя черниговского...
– Ни за что! Ни в коей мере! Никогда такого не будет! Все Олеговичи – наши злейшие враги, и думать пусть она не смеет! Только если через мой труп!
Долго еще бушевал Мстислав перед присмиревшей и безмолвной Добраславой, а потом позвал к себе Пригожу. Та явилась молча, тихо остановилась возле дверного косяка, опустив глаза.
Мстислав стремительно шагнул к ней, спросил в упор:
– Почему не готова к встрече сватов?
Пригожа медленно подняла взгляд на отца, ответила твердо:
– Замуж за князя владимирского не пойду.
– Пойдешь! – всей силой голоса грохнул Мстислав. – Даю на размышление один день. Не передумаешь – в монастырь на всю жизнь запру!
И ушел.
Полночи мать и дочь проплакали в девичьей светлице.
Утром в трапезной отец ждал Пригожу. Она пришла тихая, покорная, с синими кругами под глазами от бессонной ночи, проговорила еле слышно:
– Я готова уйти в монастырь.
– Ну и уходи! – вскочил со своего места Мстислав. – Зовите монаха, пусть подготовит пострижение. Туда тебе и дорога!
Явился монах, в черной сутане, с капюшоном на голове, стал спрашивать тихим, безжизненным голосом про то, готова ли она посвятить себя Богу, что привело ее к этому решению, представляет ли она все тяготы монастырской жизни и всего подвижничества во имя Господа Бога?.. Пригожа отвечала ему, боясь, что в любую минуту упадет в обморок. Потом монах стал читать молитвы, из которых она ничего не поняла, но постаралась все внимательно прослушать.
Вдруг монах близко склонился к ней, под капюшоном блеснули веселые, озорные глазки. Он сказал ей доверительно:
– Зачем губить свою жизнь, княжна? Ты молода, красива. Уступи им. Пусть себе потешатся. Выйди замуж за этого князя. Не уживешься, сможешь развестись. Православная церковь разводит мужа и жену во многих случаях.
И он монотонно стал перечислять:
– Развод для женщины у нас на Руси возможен в случае физических недостатков одного из супругов, или старости, или слепоты, или лихого недуга...
– Но он здоров, святой отец!
– А ты его видела?
– Нет. Но думаю...
– Не надо заранее думать. Будем надеяться на лучшее. Всегда найдется в жизни дырка, через которую при желании можно проскочить. Слышала о том, как сложилась судьба сестры Владимира Мономаха – Евпраксии, что недавно вернулась из далеких стран?
Пригожа кивнула головой. О необыкновенной судьбе Евпраксии в семье много говорили. Она была выдана замуж за маркграфа Штаденского Генриха, но тот через год при загадочных обстоятельствах умер, и она становится женой германского императора Генриха IV. Евпраксия не знала, что новый муж принадлежал к секте николаитов, мессы которых сопровождались развратными оргиями, участвовать в них император принуждал и свою русскую жену. За отказ он посадил ее за решетку. Однако смелая женщина бежит из-под стражи и появляется на церковном соборе в Пьяченце с жалобой на своего мужа, где обвиняет его в унижениях и жестокости по отношению к себе. По нормам средневековой морали, поступок Евпраксии был равносилен гражданскому самоубийству и требовал немалого мужества. Но она добилась своего. Генрих IV был судим папским судом, отрешен от престола и умер в бесславии.
– В поступках Евпраксии тебе следует черпать для себя новые силы, – наставлял Пригожу монах. – На свободе и в безнадежном положении можно найти выход. Что касается монастыря, то там ты будешь все время занята молитвами. Келья, церквушка и постные лица монахинь – только это до самой могилы. Никуда не выйти, не отлучиться. Я порой про себя говорю, что сам себя закопал живым в могилу.
– Почему же ты не уйдешь из монастыря? – холодея душой от рассказа, спросила она его.
– Я дал обет Богу служить до конца жизни, – ответил он грустно. – Этот обет нарушить нельзя, иначе вечно будешь гореть в геенне огненной.
– Но как Бог отнесется к тому, что я нарушу брачный обет? – дрожащим голосом спросила она.
– Бог всегда желает счастья людям. И если ты будешь стремиться к счастью, он будет на твоей стороне.
И Пригожа решилась. Она пошла к отцу и заявила, что согласна на брак с владимирским князем. При этом она ни монаху, ни тем более отцу с матерью не сказала о том, что в Новгород приедет Всеволод; лишь бы он приехал, она помогла бы ему вызволить себя из княжеского дворца!
Тотчас начались приготовления к сватовству и обручению. Пригожу нарядили в белое платье, на голову надели красивый венок и по приказу отца вывели в гридницу. Там было много народа, среди них отдельной группой стояли и сидели сваты из Владимира-Волынского. Пригожа не очень волновалась, ей было все равно, что подумают о ней далекие гости, даже не стала их разглядывать. Большим разноцветным пятном остались они в ее памяти, не больше. Словно издалека доносились до нее слова говорливой свахи, ей что-то весело отвечал отец. Говорили и другие. Потом к ней подошел красивый чернявый парень, взял под руку и усадил за стол рядом с собой. Пригожа знала, что сам князь не приехал, и его место временно занял этот знатный красавец, наверно, из бояр. Как кстати, она была не прочь поболтать с ним. Хоть немного отвлечься от грустных дум!
На другой день состоялось обручение. Перед дворцом выстроился ряд принимавших участие в торжестве. Впереди встали Мстислав с Добраславой под массивным серебряным навесом, который поддерживали четверо бояр. Сразу за ними встала Пригожа с нареченным женихом, а за ней выстроились воеводы, бояре, купцы и другие знатные люди со своими женами и домочадцами. Шествие медленно двинулось вперед, направляясь к Софийскому собору. По обе стороны шествия была выстроена княжеская дружина, воины стояли неподвижно, точно идолы. Вошли в Софийский собор, который был по такому важному случаю целиком заполнен народом. Бородатые священники в золоченых рясах почтительно встретили князя и княгиню. Митрополит совершил обряд обручения. Он длился долго, так долго, что у Пригожи затекли ноги, а от усталости ее тихонько стало покачивать. Наконец обменялись кольцами.
– Отныне брак с обрученной расценивается как прелюбодеяние, – остались в памяти Пригожи слова митрополита.
Потом начался пир. Он скоро ее утомил, и она ушла в свою светлицу. Ее никто не преследовал. Она встала у окна и стала молить про себя:
– Всеволод, любимый, дорогой, единственный! Прискачи на коне со сказочными крыльями и умчи меня с собой!
