— Это лес Виланда. Назван в честь моего отца, — сказал Джек и добавил, поймав вопросительный взгляд Хонор: — Он умер. В Северной Каролине. Сгорел на пожаре.
Она не стала расспрашивать, как это произошло. По лицу Джека поняла, что не надо.
Не меньше лесов Хонор страшили животные. Брайты держали восемь кур-несушек, чтобы дома всегда были свежие яйца, а мясо и молоко покупали в лавках. У Хеймейкеров было восемьдесят кур: двадцать несушек и шестьдесят — на убой. Плюс к тому два коня, два вола, которыми Хеймейкеры владели на пару с еще одним фермерским хозяйством, восемь коров («Каждый год мы прибавляем к стаду одну корову», — с гордостью сообщил Джек) и четыре свиньи — огромные и такие вонючие, что Хонор чуть не стошнило. Ферма буквально пропахла животными. Хонор не представляла, как она будет здесь жить. Однако Джек хотел показать ей и Адаму всех животных, какие имелись. Во время прогулки по ферме Адам держался учтиво и проявлял вполне искренний интерес, а Хонор ужасалась все больше и больше. Она никогда не смогла бы гордиться коровой. В Бридпорте Хонор жила вдалеке от полей и амбаров, но вблизи магазинов, где можно было купить все, что нужно. А здесь ей придется производить все своими руками. Хонор никогда не боялась тяжелой работы, но ее пугала такая жизнь, разительно отличавшаяся от всего, что она знала и к чему привыкла, — жизнь в чужом месте, с чужими запахами и звуками и совершенно чужим укладом. В подобном окружении даже Джек вдруг показался чужим и далеким; ей придется привыкнуть и к нему тоже.
Единственным местом на ферме, не ввергавшим Хонор в ужас, был сеновал. Сладковатый, будто слегка пропыленный аромат свежего сена перебивал запах мочи и навоза. И здесь было тихо. Хонор уже поняла, где можно скрываться, выкроив пару минут для себя. Вязанки сена от нового урожая громоздились до самого потолка, и только солома в одном углу едва прикрывала пол.
— Как соберем овес, так и пополним запасы соломы, — сказал Джек.
Хонор подняла с пола соломинку — сухую и мертвую по сравнению со свежим сеном. Когда-то она была стеблем, несущим зерна, а потом ее обмолотили, отобрав зерна, а вместе с ними и жизнь.
Дом был все-таки не таким чужим и незнакомым, как все остальное. Хонор побывала во многих американских домах и знала, чего ожидать. Квадратные комнаты с большими окнами, простая добротная мебель из вяза, ясеня и сосны, овальные тряпичные коврики на полу. Джудит разложила их в комнатах, включая кладовку и холодильную рядом с кухней, где изготавливали сыры. Хонор удивилась, когда Джудит провела их с Адамом наверх и показала спальни, обставленные очень скромно, не считая ярких красно-зелено-белых одеял на кроватях. Хонор не ожидала, что ей станут показывать спальни. Дома, в Англии, она никогда бы не пригласила посторонних людей к себе в спальню, поскольку спальня — это все-таки очень личное. Украдкой взглянув на Адама, она поняла, что он не удивлен. В Гудзоне и Филадельфии люди, у которых Хонор останавливалась на ночлег, тоже без всякого стеснения показывали ей все комнаты в доме, словно хотели, чтобы она знала, как они живут и что у них есть за душой. В Англии подобное поведение посчитали бы хвастовством, но здесь это было естественно и нормально. К тому же, напомнила себе Хонор, она уже не совсем посторонняя в доме. Очень скоро она станет членом семьи. И ей предстоит научиться считать этот дом своим.
* * *
Фейсуэлл, Огайо
4 августа 1850 года.
Дорогие мама и папа!
Пишу, чтобы сообщить вам, что сегодня я выхожу замуж за Джека Хеймейкера. Мы будем жить с его матерью и сестрой на молочной ферме неподалеку от Фейсуэлла.
Да, все решилось внезапно, но я надеюсь, что вы дадите нам свое родительское благословение и станете думать о нас с нежностью и любовью.
Мама, пожалуйста, попроси Бидди, чтобы она вернула одеяло с «Вифлеемской звездой», которое я подарила ей, и перешли его мне сюда вместе с теми двумя одеялами, что я отдала Уильяму и тете Рейчел. Они мне очень нужны. Мне неприятно об этом просить, но семья мужа требует, чтобы я вошла в его дом, имея достаточное количество одеял, как положено по обычаю. Надеюсь, вы все понимаете.
Ваша любящая дочь,
Хонор Брайт
Лихорадка
Свою первую брачную ночь Хонор провела не в постели Джека Хеймейкера. Не в их общей постели — как ей теперь предстоит научиться думать. После свадебного собрания и общинного пира, устроенного Хеймейкерами, когда последние гости разошлись по домам, а в небе зажглись первые звезды, Джек повел Хонор наверх, в их спальню.
— Здесь будет удобнее, чем в поле, — сказал с улыбкой он, подводя Хонор к кровати, застеленной белым свадебным одеялом, которое женщины общины сшили на «швейном штурме» за несколько дней до свадьбы. Сшили торопливо и не сказать, чтобы очень качественно.
Хонор пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за стойку кровати. Джек опустил подтяжки и снял рубашку.
— Ты собираешься раздеваться? — спросил он. — Давай я тебе помогу.
Джек протянул руку, чтобы расстегнуть пуговицы у нее на платье (оно застегивалось на спине), но сначала приложил ладонь к ее шее.
— Да ты вся горишь! — Он развернул Хонор лицом к себе, внимательно поглядел на ее разгоряченные щеки, потом усадил на кровать и потрогал ей лоб. — И давно у тебя такой жар?
— Я не знаю… сегодня жарко.
День выдался жарким и душным, и Хонор была уверена, что испарина на лбу и общая слабость — влияние погоды. Джек пошел звать мать и сестру, а Хонор, которая держалась весь вечер исключительно на силе воли, упала на кровать.
Джудит и Доркас помогли Хонор спуститься вниз и уложили ее в лечебнице — маленькой комнате для больных, примыкавшей к кухне. Там стояла узкая кровать, деревянный стул и шкафчик, в котором держали ночной горшок, а также таз и кувшин для умывания. Над шкафчиком висела закрытая полка с аптечкой, где хранились льняные бинты и бутылочки с камфарой, горчицей и другими лекарствами, незнакомыми Хонор. Кровать была застелена старыми льняными простынями. Серое одеяло из грубой шерсти ужасно кололось — даже сквозь простыню. Джудит открыла окно, выходившее на задний двор. Дверь оставили приоткрытой, чтобы помещение хоть немного проветривалось. Впрочем, это не помогло. В комнате все равно было душно.
В первые дни болезни Хонор металась в бреду. Ее бросало то в жар, то в холод, а в краткие периоды прояснения сознания раздирали противоречивые чувства: порой ей хотелось, чтобы рядом с ней кто-нибудь находился, а иногда — чтобы ее оставили в покое. Временами она притворялась спящей, когда к ней заходила Доркас или когда Джек сидел у ее постели. Хонор не могла разговаривать — даже слушать чьи-то разговоры не было сил, тем более что темы этих разговоров не вызывали у нее интереса. Она не привыкла к обстоятельным беседам о погоде, коровах и урожае, о том, кто из соседей заходит в гости, как быстро молоко скисает на жаре и что пишут родственники и друзья. Когда Джек сидел с ней, или Джудит Хеймейкер кормила ее с ложки бульоном, или Доркас топталась в дверях, они тоже как будто терялись, не зная, о чем говорить — и в итоге либо общались друг с другом, либо находили себе занятие: уносили горшок на помывку, даже когда он был чистым, поправляли простыню, открывали или закрывали окно и подметали уже сто раз подметенный пол.
