Но Хонор уже не могла остановиться. Слезы текли по лицу, словно горячие ручейки. Увидеть Белл Миллз в этой дремучей глуши — все равно что найти спелую, сочную сливу в миске с незрелыми плодами.
— Не плачь. — Белл обняла Хонор за плечи и держала до тех пор, пока та не успокоилась. Не стала расспрашивать, почему Хонор плачет.
— Угадай, что теперь в Веллингтоне? — воскликнула она, когда Хонор затихла. — К нам ходит поезд из Кливленда! Когда он пришел в первый раз, весь город собрался смотреть. И, разумеется, по этому случаю дамы решили обзавестись новыми шляпками. Я ж говорила, что, когда до нас доберется железная дорога, это сразу подстегнет торговлю.
— Я бы хотела посмотреть на него.
— Огромный, черный и громкий. И пышет дымом. Знаешь, какая у него скорость? Пятнадцать миль в час. Пятнадцать! Вся дорога до Кливленда — два с половиной часа. Я собираюсь прокатиться на нем. В самое ближайшее время. Выздоравливай, и вместе поедем.
Хонор улыбнулась.
— Ой, — спохватилась Белл, — я тебе привезла свадебной подарок. Ты же не думала, что я приеду с пустыми руками?
— Мы не… вовсе не обязательно было… спасибо… я очень тебе благодарна… мы с Джеком тебе благодарны. — Хонор несколько раз поправляла себя, пока не подобрала правильные слова. Обычно квакеры не дарят друг другу подарки, потому что не придают значения материальным благам и убеждены, что ни одна вещь не должна почитаться ценнее другой. Но Белл сделала подарок от чистого сердца, и Хонор не хотела обижать ее. Поэтому она с благодарностью приняла плоский бумажный сверток, перевязанный синей лентой.
— Давай, открывай! Вовсе не обязательно дожидаться, когда муж вернется домой. Я проделала такой путь не для того, чтобы гадать, понравится тебе или нет.
Хонор развязала ленту и развернула бумагу. Внутри оказались две льняные наволочки, отделанные тонким кружевом. Они были необычайно красивы. Хонор знала, что не должна прикипать сердцем к вещам, однако сразу решила, что это будут ее любимые наволочки.
— Я вот что думаю, — сказала Белл. — Что бы ни происходило в жизни, если у тебя есть крыша над головой и красивая наволочка на подушке, значит, все хорошо. Теперь у тебя есть свой дом. Есть, куда преклонить голову, Хонор Хеймейкер. Жизнь определенно налаживается.
* * *
Фейсуэлл, Огайо
27 августа 1850 года
Дорогая Белл!
Пишу тебе, чтобы сказать «спасибо». Мне было очень приятно, что ты навестила меня, когда я болела. Мне уже лучше, хотя пока чувствую слабость.
Большое спасибо за чудесные наволочки, что ты подарила нам с Джеком. Мне еще никогда не дарили такой красоты. Я буду беречь их и дорожить ими, как я дорожу твоей дружбой.
Твоя верная подруга,
Хонор Хеймейкер
Ежевика
Через несколько дней, когда в голове у Хонор прояснилось и она начала потихоньку вставать и ходить по дому, она нашла ответ на довод Джека о рабстве и хлопке. Ответ сложился настолько отчетливо и был таким очевидным, что ей захотелось скорее поделиться своими мыслями, пока они не утратили остроту. За ужином, к изумлению всех троих Хеймейкеров, Хонор впервые заговорила сама, не дожидаясь, пока к ней обратятся. Ей очень хотелось высказать свои соображения, но она не привыкла быть лидером в разговорах и поэтому начала говорить без предварительных объяснений. В тишине — Хеймейкеры, как правило, не разговаривали за столом — она произнесла:
— Может, нам всем нужно платить за ткани чуть больше, чем мы платим сейчас. И тогда у хлопковых плантаторов появятся лишние деньги, чтобы платить рабам. И это будут уже не рабы, а работники.
Хеймейкеры уставились на нее.
— Я бы согласилась платить лишний пенни за ярд, если бы знала, что он поможет упразднить рабство, — добавила Хонор.
— У тебя есть лишние пенни? — усмехнулась Доркас.
Джудит Хеймейкер передала сыну тарелку с ветчиной.
— Если Адам Кокс поднимет цены на ткани, ему придется закрыть магазин, — сказала она. — Сейчас у людей нет лишних денег. К тому же южане скорее вообще перестанут выращивать хлопок, чем согласятся платить рабам. Натура у них такая, и она не изменится в одночасье.
— «Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя». — Хонор слышала эту фразу множество раз, но не сумела произнести ее с надлежащей значительностью.
Джудит нахмурилась:
— Нет нужды приводить мне цитаты из Книги Левит, Хонор. Я знаю Писание.
Хонор опустила голову, пристыженная своей неуклюжей попыткой завести важный разговор.
— Мы сами из рабовладельческого штата, — продолжила Джудит. — Перебрались в Огайо из Северной Каролины десять лет назад. Тогда многие из Друзей переезжали в другие места, потому что уже не могли жить среди рабства. Мы знаем, какой у южан склад ума.
— Прошу прощения. Я не пыталась кого-либо судить.
— На Юге есть фермеры, которые отпустили рабов на свободу или позволили им выкупить ее, — произнес Джек. — Но таких очень мало. И освободившимся неграм очень непросто найти работу. Многие вольноотпущенники уходят на Север, чтобы обосноваться в городах вроде Оберлина, где люди гораздо терпимее. Но даже в Оберлине они живут отдельной общиной, и беглецам все равно угрожает опасность. Вот почему мы поддерживаем колонизацию. Как нам кажется, это более правильное решение.
— Что такое колонизация?
— Изначально негры происходят из Африки, значит, в Африке им будет лучше. В своей собственной новой стране.
Хонор задумалась над услышанным. Интересно, откуда Джек знает, где неграм лучше? Он у них спрашивал?
* * *
На следующей неделе у нее появилась возможность спросить самой. Джек отправился в Оберлин, повез в мастерскую сломавшийся очиститель для кукурузных початков, и Хонор поехала вместе с ним. Еще дней десять назад у нее не было сил, чтобы пройтись по комнате, не говоря уж о том, чтобы ехать в город. Но когда жар унялся, она очень быстро поправилась и с нетерпением ждала дня, когда можно будет посетить Оберлин. Адам пообещал ей, что, когда сезон жатвы закончится, он будет просить ее помогать в магазине. Хонор не знала, как к этому отнесется муж: возможно, скажет, что ей надо учиться доить коров, а не разбираться в тканях. Джудит говорила, что Хонор пора начинать доить коров самостоятельно. А Хонор ужасно боялась коров, они казались огромными и чужими. Из-за болезни ее не особенно нагружали делами. Она следила за домом и огородом и не сталкивалась с животными, с их вечным навозом. Хотя от запаха было не скрыться.
Каждый раз, когда в жизни Хонор что-то менялось, она начинала отчаянно тосковать по тому, что было раньше: сначала — по Бритпорту, потом — по шляпной мастерской Белл Миллз и вот теперь — по магазину Адама Кокса. Но какой смысл печалиться о том, что было? Это не поможет. Хонор заметила, что американцы не задумываются о прошлом и не рассуждают о том, что могло бы быть, да не сложилось. Они не боялись менять свою жизнь. Многие перебрались в Америку из Англии, Ирландии или Германии. В Огайо жили переселенцы из других штатов: с Юга или из Новой Англии и Пенсильвании; многие собирались отправиться дальше. Хонор точно знала, что по окончании жатвы две семьи из Фейсуэлла переедут на запад. А на их место явятся другие люди. Дома здесь пустуют недолго. Огайо — беспокойное место, тут всегда происходит какое-то движение. Это постоянное беспокойство ощущалось и в Фейсуэлле, и в Оберлине. Сначала Хонор этого не замечала, но теперь поняла, насколько здесь все изменчиво и текуче. И никого это не беспокоит. Никого, кроме нее.
