— Ты знаешь, где магазин этой дамы? — спросила она.
Хонор прикоснулась к своему капору:
— Это она подарила мне его.
— Я так и думала. Хорошо. Тебе нужно просто пойти туда и постучать в дверь. Ты свободная женщина, никто не схватит тебя на улице. Даже тот охотник за рабами.
— А ты?
— Я с тобой не пойду.
Хонор заволновалась, и чернокожая женщина посмотрела ей в лицо:
— Сейчас мне нельзя в город, когда по всей округе забили тревогу. В городе он схватит меня, я чувствую. Но ты не волнуйся; довела я тебя до места, идти близко, бояться нечего. Ты-то можешь идти по дороге отрыто, а не прятаться по лесам с медведями. Смотри, уже светает.
Хонор огляделась по сторонам. Небо на востоке уже окрасилось тусклым свечением, и темнота не казалась такой давящей.
— Но куда ты пойдешь?
— Пока спрячусь. Не скажу тебе где. Тебе лучше не знать, чтобы охотник за рабами ничего из тебя не вытянул. Иди, пока эти собаки не выбежали со двора. Меня они не найдут. Я пойду по воде, чтобы сбить их со следа.
Хонор понимала, что беглянка права.
— Подожди. — Она развязала узелок и отдала женщине все продукты, перочинный ножик и часть денег. Потом сняла свой серый с желтым капор и протянула ей.
Та провела пальцем по желтой подкладке.
— Он для меня слишком красивый.
— Возьми. Пожалуйста.
— Хорошо. — Женщина начала надевать капор прямо поверх красного платка, повязанного на голове.
— Подожди… возьми еще мой чепец. А мне отдай свой платок.
«Я его использую для одеяла», — подумала Хонор.
В чепце и капоре, плотно завязанном под подбородком, чернокожая беглянка, если смотреть на нее сбоку, могла сойти и за белую женщину.
— Спасибо, — сказала она. — А теперь тебе надо идти.
Хонор замешкалась. На глаза навернулись слезы.
— Иди своей дорогой.
— Храни тебя Бог.
— И тебя. — Женщина улыбнулась. — Ты погляди на меня, стою вся такая в капоре и говорю, как квакерша. — Она развернулась и ушла в лес, растворившись в темноте.
* * *
Он поджидал ее у магазина Белл Миллз. Стоял на углу неподвижно, и Хонор заметила, лишь когда собралась постучать в дверь.
— Что ты здесь делаешь, Хонор Брайт? Да еще с непокрытой головой? А где черномазая?
— Я не знаю, — честно ответила Хонор.
— А чего ты вся мокрая? Шла по воде? Она научила тебя всем своим черномазым хитростям?
Хонор оглядела себя в бледном предутреннем свете. Она думала, что ее платье высохло, но теперь юбка снова намокла.
— Ой! — воскликнула Хонор. — Ой!
Магазин дамских шляп Белл Миллз
Мейн-стрит,
Веллингтон, штат Огайо
4 сентября 1851 года
Дорогие мама и папа!
Не тревожьтесь, увидев чужую руку: Белл Миллз пишет это письмо под мою диктовку. Я еще очень слаба и не могу долго сидеть. Спешу сообщить вам, что вы теперь бабушка и дедушка. Ваша внучка Камфет Грейс Хеймейкер родилась три дня назад при вспоможении Белл и одного очень хорошего веллингтонского доктора. Она очень красивая. Я утомлена, но счастлива.
В ближайшее время лучше писать мне сюда, в Веллингтон.
Ваша любящая дочь,
Хонор
Эту часть я пишу от себя. Хонор об этом не знает. Сейчас они с маленькой спят. Не знаю, сообщала она или нет, что порвала со своей семьей. Сначала устроила им молчаливый бойкот, а потом убежала из дома. Пока она живет у меня.
Она может молчать целый день. Я никогда не встречала такого тихого и молчаливого человека. Скажу только одно: рожая, она кричала, как и любая другая женщина. Кричала так сильно, что сорвала голос. Даже доктор Джонс удивился, а уж ему довелось послушать немало криков. Но все-таки хорошо было услышать ее громкий голос, пусть даже вызванный болью.
Вы — близкие люди Хонор и, возможно, сумеете образумить ее. Ей нужно решить, что делать дальше. Какое-то время она может пожить у меня, но я умираю. Больная печень. Она меня и убивает, медленно, но верно. Хонор об этом не знает, но ей и не надо знать. Хонор и так выпало много горестей. Но когда-нибудь меня не станет, и магазин отойдет моему брату. И поверьте, тогда ей лучше здесь не оставаться. Это будет настоящее бедствие.
Скажу вам еще кое-что: с Джеком Хеймейкером ей будет отнюдь не лучше — во всяком случае, не здесь, не в Огайо. Ей нужен мужчина во всех отношениях безупречный, и чтобы встретить такого, нужно вернуться в Англию. Хотя, возможно, таких мужчин не бывает вовсе.
Малышка проснулась и плачет — пора заканчивать.
Искренне ваша,
Белл Миллз
Малышка
Хонор все-таки начала привыкать к креслам-качалкам. В Америке они были повсюду: на переднем крыльце почти каждого дома, в кухнях, в общих гостиных на постоялых дворах, на верандах салунов, в магазинах у печек. Таких кресел не было только в молитвенных домах Друзей и, наверное, в церквях. Правда, Хонор ни разу в жизни не заходила в церковь и не знала, как там все устроено.
До рождения Камфет Хонор относилась к креслам-качалкам с подозрением. Она сама не любила сидеть без дела, и кресла-качалки всегда представлялись ей вопиющим провозглашением праздности. Ее беспокоило и раздражало, если рядом с ней кто-нибудь качался в кресле — чужой ритм сбивал ее с мыслей. Американцы в отличие от англичан без стеснения делают, что хотят, совершенно не думая об окружающих, нравится это им или нет. Гордятся своим независимым «я» и выставляют его напоказ при всяком удобном и неудобном случае.
Когда Хонор бывала в гостях у других семей из Фейсуэлла, то всегда садилась на стулья с прямыми спинками. Говорила, что так ей удобнее шить (она всегда брала с собой шитье). Но, если по правде, ей не хотелось качаться в кресле в присутствии посторонних и навязывать им свой внутренний ритм. Однако когда родилась Камфет, Хонор открыла для себя, как хорошо и удобно укачивать в кресле-качалке ребенка. Она часто сидела в качалке у печки в магазине Белл, тихонько раскачивалась и баюкала дочь на руках. Покупательницы улыбались и кивали ей. И никто из них не проявлял недовольства.
Вероятно, подумала Хонор, это не американцы так носятся с собственным «я». Это мы, англичане, слишком критично относимся к окружающим.
Если принять во внимание, с каким неистовством малышка рождалась на свет — непрестанная боль, кровь, беспощадные схватки и истошные вопли, превращавшие Хонор в животное, — стоило ли удивляться тому, что Камфет Хеймейкер получилась ребенком весьма голосистым. У нее были светлые льняные волосы и голубые глаза отца, а от матери ей досталась хрупкая миниатюрная комплекция. Девочка ела много и часто. Плакала, ее кормили, она засыпала на час, потом просыпалась и снова плакала, требуя молока. Никогда прежде Хонор не сталкивалась с таким настойчивым требованием внимания — даже когда ухаживала за Грейс в ее последние дни. Она валилась с ног от усталости и целыми днями только и делала, что дремала в перерывах между кормлениями дочки.
