Потом я увидела у нее на шее тонкую цепочку и потянула за нее. Из-под платья появился медальон, маленький, круглый золотой, с надписью «М. Джи», выгравированной причудливыми буквами. Внутри ничего не было — находился ли там прежде чей-то портрет или локон волос, море все оттуда вымыло. Я не посмела взять его с собой для лучшей сохранности. Любой, кто застал бы меня с ним, мог обвинить меня в воровстве. Я сунула медальон обратно, надеясь, что никто не найдет ее и не сорвет его с нее, пока меня не будет.
Удовлетворившись тем, насколько пристойно выглядит Леди, я прочитала еще одну маленькую молитву, послала ей воздушный поцелуй и побежала обратно в Лайм, чтобы сообщить, что нашла утонувшую леди.
Ее положили в гроб в церкви Святого Михаила и дали объявление в «Вестерн флаинг пост», чтобы проверить, не сможет ли кто ее опознать. Я каждый день ходила туда, чтобы на нее посмотреть. Приносила цветы, собранные на придорожной полосе, — нарциссы и примулы, — укладывая их вокруг нее и осыпая ее платье их лепестками. Мне нравилось сидеть в той церкви, хотя обычно мы в нее на богослужения не ходили. Там было тихо, и там лежала Леди, такая умиротворенная и прекрасная. Иногда я тихонько плакала — по ней или по самой себе.
В те дни я словно бы была нездорова, хотя у меня не было ни жара, ни простуды. Раньше я ни к чему не испытывала таких сильных чувств, хотя и не могла с уверенностью сказать, что именно чувствую. Я лишь понимала, что история Леди была трагичной, и думала, что и моя история окажется трагичной. Она умерла и, если бы я ее не нашла, могла бы стать окаменелостью, превратилась бы в «культурный слой», как тогда говорили, и потом ее кто-нибудь откопал бы — геолог или другой ученый муж. Ее даже могли бы выставить в музее через много-много лет после ее смерти.
Когда я пришла туда в очередной раз, оказалось, что гроб Леди закрыт и в его крышку уже вбиты гвозди. Я заплакала, потому что не могла видеть ее прекрасное лицо. Я тогда могла лить слезы из-за чего угодно. Улеглась на скамью и плакала, пока не уснула. Не знаю, как долго я спала, но когда проснулась, рядом со мной сидела Элизабет Филпот.
— Мэри, поднимайся, ступай домой и больше сюда не приходи, — тихо сказала она. — Это и так слишком долго тянется.
— Но…
— Возьмем хотя бы то, что это нездорово. — Она имела в виду запах, который никогда меня не беспокоил, потому что мне приходилось обонять и кое-что похуже на берегу, когда начинали гнить ракушки.
— Мне это безразлично.
— Такое сентиментальное поведение должно оставаться в готических романах, которые читает Маргарет. Тебе оно не к лицу. Кроме того, ее опознали и скоро за ней приедут ее родные. Дело в том, что возле Портленда потерпел крушение корабль из Индии. Она была на его борту вместе со своими детьми. Вообрази, проделать весь этот путь только для того, чтобы пропасть в самом конце.
— Значит, известно, кто она? Как ее зовут?
— Леди Джексон.
Я хлопнула в ладоши, крайне обрадованная, что была права, называя ее Леди.
— А имя при крещении? Это «М» на медальоне?
Мисс Элизабет помедлила. По-моему, она понимала, что ее ответ усилит мою печаль, но ложь ей давалась с трудом.
— Мэри.
Я кивнула и заплакала. Каким-то образом я это знала и раньше.
Мисс Элизабет сделала глубокий вздох, словно сдерживаясь, чтобы не закричать:
— Не глупи, Мэри. Это, конечно, печальная история, но ты этой женщины не знаешь, и то, что у вас одно имя, не означает, что вы хоть в чем-то схожи.
Закрыв лицо руками, я продолжала плакать, теперь еще и из-за неловкости, из-за того, что не смогла совладать с собой на глазах у мисс Элизабет. Она посидела со мной немного, потом сдалась и предоставила меня моим слезам. Я не сказала ей об этом, но плакала я потому, что мы с леди Джексон были все-таки схожи. Мы обе были Мэри, и нам обеим суждено было умереть. Какой бы красивой или невзрачной ты ни была, в конце всего Бог тебя приберет.
В течение недели после того, как леди Джексон увезли, я не могла прикасаться к антикам на пляже, потому что думала о том, что они такое — бедные существа, давным-давно умершие. В этот короткий промежуток я позволила себе быть такой же робкой и суеверной, как моя старая подруга по играм Фанни Миллер. Избегая охотившихся на берегу джентльменов, я укрывалась на монмутском пляже, где было спокойнее.
Но если нет антиков, то нет и еды на столе. Мама велела мне возвращаться на берег и сказала, что не впустит меня в дом, если я вернусь с пустой корзиной. Довольно быстро я оттолкнула от себя робость и перестала думать о смерти, вплоть до следующего раза, когда она подобралась ко мне гораздо ближе.
Позже той весной я наконец нашла своего второго крокодила. Возможно, я искала его так долго как раз из-за всех тех джентльменов, которым помогала. Элизабет Филпот, наверное, была довольна тем, что утесы и выступы не выдают своих монстров так уж легко, как мне думалось. Когда в один из майских дней он наконец нашелся, я была возле Пушечного утеса и думала совсем не о кроках, но о своем пустом желудке, потому что весь день ничего не ела. Начинался прилив, и я уже собиралась возвращаться домой, когда поскользнулась на уступе, покрытом водорослями. Я упала на колени, а когда стала отталкиваться, чтобы подняться, почувствовала у себя под ладонью шишковатый хребет. Да, именно так, я прикасалась к длинной линии позвоночника. Это было так просто, что я даже не удивилась. Найти этого крока было огромным облегчением: это доказывало, что их много на нашем взморье и что я смогу зарабатывать находками себе на жизнь. Второй крок принес деньги, уважение и знакомство с новым джентльменом.
Это произошло через неделю-другую после того, как мы перенесли крока в мастерскую. Я собиралась заниматься его очисткой, но накануне ночью был шторм, из-за чего под Блэк-Веном появился небольшой оползень, который мне захотелось осмотреть. Мужчин поблизости не было, мисс Элизабет слегла с простудой, а Джо или пересчитывал обойные гвозди, или чернил дерево морилкой, или что там еще полагается делать мебельщикам, так что на берегу я была совершенно одна. Когда я копалась в оползне и лейасовая слякоть забивалась мне под ногти и пролезала в туфли, донеслось вдруг клацанье камней, заставившее меня поднять голову. Вдоль берега со стороны Чармута ехал какой-то всадник на черной лошади. На фоне яркого солнечного света он представал лишь силуэтом, так что узнать его было трудно, но когда он приблизился, я увидела, что ехал он на кобыле, рабочей лошадке, а сам был в накидке, висевшей на покатых плечах, и в шляпе, а в руке держал мешок. Едва разглядев, что мешок этот синий, я поняла, что это был Уильям Бакленд.
Я сомневалась, что он меня узнает, хотя сама его знала: он часто покупал антики у папы, когда я была маленькой. Сильнее всего он запомнился мне синим мешком, который всегда держал при себе, чтобы класть в него находки. Тот был сшит из прочного материала — очень прочного, потому что всегда топорщился из-за камней, подобранных мистером Баклендом. Бывало, он показывал их папе, который не видел в них никакой пользы, потому что они не содержали окаменелостей. Но мистер Бакленд продолжал относиться к своим камням восторженно — так же, как и ко всему на свете.
