— В меня ударила молния, меня накрыло оползнем, но я в обоих случаях выжила. Должно быть, Бог уготовил мне что-то иное. Кроме того, — добавила она, — я не могу себе позволить остановиться.
Вдобавок к долгам отца, от которых и спустя несколько лет после его смерти семья все еще не до конца избавилась, теперь они задолжали и доктору Карпентеру. Он хорошо относился к Мэри в силу их взаимного интереса к окаменелостям, а также из-за того удовольствия, которое испытывал, осознавая, что его врачебный опыт спас ее от последствий удара молнии. Однако ему все равно следовало заплатить за лечение Мэри, а также Фанни Миллер, как настаивала ее семья. Эннинги не оспаривали этого требования. Что еще удивительнее, они не ожидали, чтобы за лечение Фанни заплатил Уильям Бакленд; Молли Эннинг даже не позволила мне написать ему об этом от их имени.
— Ему это легче себе позволить, чем вам, — убеждала я ее, когда навестила Мэри, чтобы дать ей Библию, которую она хотела почитать, пока еще оставалась в постели. — К тому же Фанни оказалась на взморье только из-за него.
Молли Эннинг, пересчитывавшая горстку пенни, вырученных от продаж окаменелостей со стола у входа в мастерскую, ответила без промедления:
— Если бы мистер Бакленд чувствовал, что ему следует заплатить, он предложил бы сделать это, прежде чем возвращаться в Оксфорд. Я не собираюсь гоняться за ним ради его денег.
— По-моему, он вообще об этом не думал, ни так, ни иначе, — сказала я. — Он ученый человек и в жизненных делах мало что смыслит. Но если пояснить ему, что к чему, то он, уверена, почтет это своим долгом и заплатит доктору Карпентеру за лечение обеих — и Мэри, и Фанни.
— Нет.
Упрямство Молли Эннинг обнаружило определенную гордость, присутствия которой в ней я до тех пор не осознавала. Большинство вещей она измеряла деньгами, но в данном случае, я уверена, она понимала, что деньги не главное. Замешан в этом Уильям Бакленд или не замешан, Эннинги подвергли ни в чем не повинную девушку опасности, основательно ее искалечив. Теперь Фанни не могла рассчитывать на удачное замужество, а может, и вообще была обречена остаться старой девой. Ее миловидность могла бы сослужить ей большую службу, но большинству мужей из рабочего слоя общества скорее понадобилась бы жена, способная пройти милю-другую. Никакие деньги не могли возместить того здоровья, что Фанни потеряла навсегда. Молли Эннинг восприняла это как своего рода наказание и хотела уплатить по счету.
Мэри никогда не говорила о том часе, что она была завалена оползнем, пока я ее не нашла. Но это испытание изменило ее. Я часто улавливала в ее глазах рассеянное выражение, словно она прислушивалась к кому-то, кто взывал с вершины Блэк-Вена, или к доносящемуся с моря крику чайки. Смерть явилась и разбила свой лагерь на берегу, рядом с нею, забрав Адмирала Антика и пощадив ее, но напомнив ей о своем присутствии и о пределах ее собственной жизни. В какую-то пору все мы начинаем остро ощущать свою неизбежную смерть, но обычно это происходит, когда мы бываем старше, чем была тогда Мэри.
Столкновение Мэри со смертью произошло в то время, когда она еще и не созрела толком. Однажды я помогала Молли Эннинг снять бинты, перевязывавшие сломанные кости Мэри, и обнаружила, что под плохо сидящим платьем она скрывает женственную фигуру с хорошими пропорциями талии, груди и бедер. Возможно, плечи у нее были слегка сгорблены из-за ее привычки смотреть себе под ноги, а пальцы с ободранными костяшками загрубели и потрескались из-за постоянных раскопок. Она не была такой изящной, как Маргарет в ее возрасте. Но у нее была свежая, яркая внешность, способная привлекать мужчин.
Она тоже начала это чувствовать. Стала тщательнее умывать лицо и руки, попросила у Маргарет немного того крема, что та состряпала, пытаясь защитить мои собственные руки от иссушающего воздействия глины голубого лейаса. Приготовленный из пчелиного воска, скипидара, лаванды и тысячелистника, крем был хорош для обработки ранок и растрескавшейся кожи, но Мэри наносила его себе на кисти рук, локти и щеки, и я начала ассоциировать ее с этим запахом, занятной смесью лекарственного и растительного ароматов.
Волосы у Мэри всегда были тускловато-коричневыми, а из-за ветра они плотно прилегали к ее голове, не рассыпаясь колечками-завитками, что были тогда в моде. Но она, по крайней мере, ежедневно расчесывала свою челку, а остальные волосы стягивала в пучок, который покрывала чепцом или шляпкой. Я не уверена, шли ли ей во благо усилия, прилагаемые ею к своей внешности, потому что ее репутация была уже основательно подпорченной из-за того времени, что она проводила с мистером Баклендом, даже в присутствии злосчастной Фанни в роли компаньонки. Случай с оползнем при прочих равных условиях мог бы принести Мэри какое-то сочувствие, но увечья Фанни вызвали большое возмущение среди рабочего люда, и многие сочли ее просто злодейкой. Если она и пыталась смягчить кожу своих ладоней и пригладить волосы, то это не могло делаться ради какого-нибудь мужчины из Лайма, которого она надеялась бы заполучить в свои сети. Она слишком открыто пренебрегала правилами, выполнение которых ожидалось от девушки ее положения.
Мэри почти не обращала внимания на то, что говорят о ней другие, и эта ее черта меня одновременно и восхищала, и приводила в отчаяние. Возможно, я немного завидовала тому, что она со своим презрением к общественным установкам может быть так свободна, как не дано женщине моего класса. Я слишком хорошо знала о суждениях, которые выносятся в обывательских домах, когда кто-то заходит слишком далеко в своем поведении, даже если это происходит в таком свободомыслящем городке, как Лайм.
Может быть, Мэри не заботила та перспектива, что уготовил ей Лайм. Она провела очень много времени с людьми более высокого положения — главным образом со мной, но также и с Уильямом Баклендом и разными джентльменами, которые приехали в Лайм после того, как услышали о допотопных тварях, найденных Мэри, или увидели их. Это немного вскружило ей голову и укрепило в надеждах, что она сумеет как-то вырваться из тесного провинциального мирка. Не думаю, чтобы она когда-нибудь всерьез рассматривала кого-нибудь из этих мужчин как потенциального поклонника: большинство джентльменов ставили ее немногим выше умненькой горничной. Уильям Бакленд больше прочих ценил ее талант, но был слишком занят своими научными построениями, чтобы обратить на нее внимание как на женщину. Такой мужчина стал бы сплошным разочарованием, как я в скором времени случайно позволила себе обнаружить.
Ибо интерес, испытываемый Мэри к мужчинам, возбудил и мой собственный, который я полагала умершим, но который, как выяснилось, просто дремал, как розовый куст, нуждавшийся лишь в небольшом внимании садовника, чтобы попытаться расцвести. Однажды я пригласила Уильяма Бакленда пообедать с нами в коттедже Морли, чтобы он заодно мог посмотреть мою коллекцию. Приглашение он принял с энтузиазмом, который был направлен, как подозревала я, на мои окаменелости, однако, позволила себе думать я, мог не исключать и меня самое. Потому что партия между ним и мной не была такой уж безумной идеей. Разумеется, я была на несколько лег старше — и слишком старой, чтобы иметь много детей. Но нет ничего невозможного на свете. Молли Эннинг последнего своего ребенка родила в сорок шесть. Уильям Бакленд и я были сходного социального положения и соответствовали друг другу по интеллектуальным интересам. Конечно, я не была до такой степени образованна, как он, но много читала. Я достаточно знала о геологии и окаменелостях, чтобы поддерживать его как жена в его ученых занятиях.
