— Не в этом дело. В Америке все говорят с акцентом. А ты, наверное, в детстве любила играть в индейцев?
— Я любила собирать грибы.
— Это неплохая идея, но ее будет непросто осуществить.
— У вас нет грибов?
— Грибы есть, но у нас не живут в шалашах. Хотя одно место я знаю. Садись.
Фары выхватывали из темноты стоящие на отдалении друг от друга красивые дома, дорожные знаки, церкви со шпилями, мосты и широкую реку. Дорогу им перебежала косуля, начался и быстро прошел дождь, дворники смывали воду, играла тихая музыка, и представить, что еще несколько часов назад она была в унизительном заточении, а потом шла пешком, а еще раньше летела из-за океана и гуляла по Манхэттену. Господи, какой долгий-предолгий день!
Открылись автоматические ворота усадьбы, и они поехали по ровной аллее. По обе стороны уходили в темноту деревья.
— Ну вот, здесь достаточно места, чтобы построить шалаш.
— Это ваш дом? — спросила Варя, окидывая взглядом трехэтажный особняк, блеснувший черепичной крышей под щедрым светом встающей из-за черной реки полной луны.
— Я иногда сама удивляюсь. Здесь останавливаются женщины, которые стали жертвами сексуального насилия в семьях.
Варя вытаращила на незнакомку круглые синие глаза.
— Надеюсь, с тобой ничего такого не случилось, — произнесла американка вскользь.
— Я не замужем.
— Я тоже.
— Как зовут вас, мэм?
— Кэролайн Пирс. Я антрополог. Так что ты решила — строить шалаш или пойдешь со мной?
Сырой ветер мягко накатывал на еще не просохший от дождя лес, раскачивая деревья. Было зябко, хотелось залезть в ванну и лежать долго-долго. Она вспомнила про ванну и вздрогнула. Остаться одной в лесу? Варя была мужественной женщиной и воспитывалась в Последнем переулке, но всякая мужественность имеет пределы.
— Если честно, то сегодня лучше в дом.
Огромная зала на первом этаже была увешана масками, статуэтками, скульптурами, незнакомыми музыкальными инструментами. Это было похоже на музей, лавку древностей или восточный магазин. Варя вспомнила, что когда-то и у них в квартире висели подобные вещицы, привезенные со всего света, покуда мама не заменила их иконами и лампадками.
Что-то знакомое мелькнуло среди экспонатов.
— Кто это? — показала на фотографию, на которой был изображен высокий худощавый человек с мягкой бородкой.
— Мой друг. В молодости мы вместе ездили по Мексике. Он обещал, что мы встретимся, и даже назначил мне свидание. Но потом забыл или не смог. А почему ты спрашиваешь?
— Я долго думала, что он мой папа, — произнесла Варя с нежностью. Моей маме он тоже назначил час и тоже почему-то не пришел.
— Мужчины, как правило, легкомысленны и необязательны, — сказала женщина заботливо и жестко, будто говорила с дочерью. — А такие девочки, как ты, часто мечтают о других папах. Ты голодна?
Еще больше, чем есть, ей хотелось выпить чего-нибудь крепкого, однако попросить об этом у Кэролайн она постеснялась.
Варя заснула, прежде чем успела донести голову до подушки, а женщина не ложилась долго. Она смотрела на спящую Варю, разглядывала ее лицо и форму ушей, щупала пульс, а потом сидела за компьютером и пила кофе.
Луна над домом поднялась в зенит и охватила неверным светом всю местность. Сквозь высокие окна свет проникал в залу, ложился на изваяние африканских божков, озаряя страшные маски из красного дерева и слоновой кости, рога, тамтамы и чучела птиц. Лунный свет играл на всем побережье с его высокими городами, лесами, озерами, дорогами, мостами и шпилями церквей. Дальше на запад небо было закрыто пеленой циклона, над океаном уже начиналось утро, но здесь был тот час ночи, когда наступало время масок.
Кто-то тронул Варю за руку. Она открыла глаза и увидела Анхеля. Он смотрел на нее с укором. Как Петя с фотографии на поминальном столе. И по лицу у него текла кровь.
Беглянка закричала и повалилась на пол. Ее крик слабо звякнул в верхней комнате, прокатился по этажу и толкнул неплотно закрытую форточку, его подхватил ветер, распахнул дверь в нижнюю залу, качнулись маски на стенах, зазвенели стеклянные и металлические фигурки, звякнули африканские рожки и австралийские барабаны, весь музей Кэролайн Пирс пришел в движение и разбудил хозяйку.
Она шикнула и быстро успокоила свои экспонаты, торопливо поднялась по скрипящей лестнице и увидела лежавшую на полу ночную гостью.
«И все-таки кто-то хотел сделать тебе плохо», — пробормотала Кэролайн, трогая ее пульс.
Повелительница масок попыталась привести девушку в чувство, но Варя лежала неподвижно. И так же неподвижно висели на стенах маски и чучела. Кэролайн сдула с лица мешавшую ей прядь рыжих волос, сняла трубку и вызвала врача.
Глава восьмая
Форс-мажор
Иван Андреевич Бенедиктов, приглашенный профессор Бостонского университета, использовал свое американское время с умом и толком. Он написал несколько статей по диалектам и обрядам индейцев южной Боливии, успешно выступил на трех международных конференциях, составил два словаря, прочел курс лекций в Ойохе, объездил всю Америку от Флориды до Аляски, восхитился природой этой страны и даже стал подыскивать местечко, где можно будет купить собственный дом, колеблясь между Минессотой, Вашингтоном и Меном. Его повсюду приглашали, обещали со временем tenure* в Беркли или Йеле, а пока что семья Бенедиктовых перемещалась по Америке, останавливаясь в гостиницах, мотелях, гостевых домах, профессорских общежитиях и викторианских «bed-and-breakfast».** Антонина, с лица которой все годы, что она жила в Америке, не сходило настороженное выражение колхозницы, приехавшей в город за покупками и уверенной, что все кругом жулики, занималась семьей. Она научилась водить машину и объяснялась по-английски, воспитывала сына в строгости и простоте, терзаясь материнской и христианской виной перед дочерями, у которых, по ее разумению, жизнь не складывалась, но не роптала, ибо понимала, что именно за это был отнят у нее муж. А между тем выдернутый, как гриб, с шатурского огорода Бенедиктов, снова объявившийся в ее переменчивой судьбе тогда, когда она его не ждала, в роли очень важной персоны, смотрел на положение семейных дел своей супруги снисходительно. Все волнения Антонины он отвергал с мужской пренебрежительностью и легкомыслием. Обе его падчерицы сумели найти место в американском мире: старшая делала карьеру у баптистов, младшая рожала детей мужу — офицеру американских вооруженных сил, который вежливо раскланивался со странным русским профессором, в душе его легонько презирая, как презирал всех профессоров, а уж тем более иностранных, и даже не подозревал, что своей стремительной карьере и назначением в Пентагон был обязан малахольному тестю, обронившему что-то поощрительное о зяте в разговоре с Реем Райносеросом.
Это Америка, думал Бенедиктов. Каждому здесь достается свое. Можно и погубить душу и спасти. И взлететь и упасть. Разбогатеть и обанкротиться. Щедрая страна и богатая. С равными возможностями для всех. И очень неравными правилами. Настоящая империя, служить которой — счастье, ибо никогда не бросит она тех, кто душу за нее положил, поможет и им, и их родным, ничего не забудет, не пустит на самотек. В такой стране и жить, и умирать хотелось. И знать, что еще много веков она простоит и ничто ее не поколеблет: будут каждые четыре года избирать в ней президентов, губернаторов и сенаторов, исполнятся все ее законы, притекут деньги в казну, никакой враг не осмелится коснуться ее границ, и любой называющий себя ее гражданином будет знать: что бы ни случилось с ним на чужбине, американская Родина встанет на его защиту. А в России? Бездарно проигранная война и неотмщенный родильный дом, ограбленный по новой, одураченный народ, вечный обман, унижение, трусость. Ничего не менялось там, ничего не удавалось сдвинуть с места. Только глубже вязли, и все сильнее стучало в висках: а может быть, и не нужно было ничего ворошить? Какое уж там могущество? Было ли оно? И если б была она действительно великой, разве позволила бы себя превратить в грязь… Горько было Ивану Андреевичу сознавать, что всю жизнь не тому хозяину он служил. Давно пора было перетечь сюда со чадами и домочадцами. Выписать оставшихся в старом свете жен и дочерей и зажить на мусульманский манер. Нынче мусульмане в моде. А Америка тем хороша была, что ничего от него не требовала, но, наоборот, говорила: живи, Ваня, хорошо.
