— Сделать теплее, господин? — спросила одна из рабынь.
— Да, — кивнул Андрей, откидываясь на край бочки за спиной и расправляя руки.
Невольницы поднесли и опрокинули внутрь ведро кипятка, потом еще и еще. Потом предупредили:
— Ты можешь обжечься, господин… Мы не можем наливать еще.
Вода и вправду была весьма горячей, но князь привык париться при куда большем жаре.
— Еще пару ведер добавьте, и хватит… — разрешил он.
— Ты можешь обжечься, господин, — заладила свое невольница.
— Кипятка, что ли, больше нет? — сообразил Андрей, усмехнулся и нырнул в бочку с головой, немного посидел внизу, отогреваясь, вынырнул назад: — Надеюсь, хоть мыло у вас не кончилось?
— Есть лавандовое, господин, розовое, жасминовое, лимонное, ореховое…
— Пусть будет лимонное, — решил Зверев, протягивая руку.
Но ему никто ничего не дал. Мылом невольницы покрыли свои ладони и принялись равномерными массирующими движениями намывать ему лицо, плечи, руки, голову. От их ласковых прикосновений Андрей сомлел, как пригревшийся на мартовском солнце кот, и потерял всякое желание протестовать. Когда верхняя часть тела была отмыта, девушки спрыгнули в бочку и продолжили столь же старательно оттирать от грязи остальное туловище. Звереву отчего-то пришло в голову, что при всех преимуществах душевых кабинок, в них предусмотрено далеко не все… И что в своем времени он никогда в жизни не попробовал бы такого кофе и не помылся бы с такой тщательностью.
И что его решимость не нарушать более супружеский долг подвергается жуткому, нестерпимому испытанию…
Спустя час, чистый, размякший, отогревшийся, в состоянии блаженной усталости, он лежал в тепле и уюте на постели, подумывая о том, чтобы задержаться здесь еще на пару дней. Отдохнуть, привести себя в порядок. Все же до Бахчисарая еще не меньше пяти дней пути. Он не встал, даже когда внутрь вошел переодетый в халат Козелло, еще у порога склонившийся в поклоне:
— Плов готов, княже. Велишь подать немедля?
— Медля! — зевнул Андрей. — Что-то замучили меня так, что даже есть лениво. Разве через час. Как раз холопы из бани вернутся.
— Как скажешь, господин.
— Постой! — приподнялся на локте Зверев. — Я еду к хану, в Крым. Как мыслишь, коли на Перекопских воротах пищали под сено спрятать, их не найдут? Там стража с пристрастием за всем следит или токмо подать подорожную собирает?
— Вроде как сильно не присматриваются, княже, — пожал плечами невольник. — Да токмо кто знает, как судьба усмехнется? Сани маленькие, пищали длинные да тяжелые. А ну, заметит кто из янычар? Они на ятаганы быстры. Враз по горлу полоснут, пока оправдаться сбираешься. Басурмане, они султанского слугу за смерть христианскую карать не станут. Коли решишься, княже, вы лучше в сумерках округ Перекопа, по льду сивашскому езжайте. Он ныне еще крепок, не провалится.
[11]
Ночью никто не заметит. А то ведь магометяне и за то, что на конях едешь, осерчать могут, и за то, что не кланяешься, и за то, что посмотришь прямо. А коли оружие найдут — так и вовсе страх чего учинят. Сивашем же обойти, потом степь еще дня три-четыре — езжай и езжай безбоязненно. Кочевья на тракте сарацины не ставят, селений тоже нет. Безводные здесь степи. И захочешь, а не обживешь.
— Безводные? — встрепенулся Андрей. — Как же они стада свои поят?
— Колодцы роют. Глубокие. Сажен по пятнадцать, как у нас во дворе. Ближе воды нет. А там, за Перекопом и все тридцать сажен колодцы встречаются. Коли стадо напоить, али путника проезжего, то воды хватит. На крепость же прочную, али селение с ремеслом из колодца, знамо, не начерпаешься. Пересохнет.
— Ясно, Козелло, это понятно… — В голове Андрея уже созрел первый пункт доклада. Безводная степь за Перекопом — это важно, коли рать большую в поход вести. Тысяч пятьдесят конницы колодцем никак не напоить. Да и людям наверняка не хватит. И то, что Перекопом по льду обойти можно — тоже при планировании набега пригодится. — Подожди…
Зверев нашел в сумке еще несколько монет и высыпал невольнику в ладонь.
— Благодарствую, княже, — склонил тот голову.
— На выкуп серебра еще не накопил? — поинтересовался Андрей. — Много не хватает?
— Зачем мне выкупаться, князь? — пожал плечами Козелло. — Деревню мою татары еще тогда сожгли, возвертаться некуда. Строиться, семью заводить стар я ужо ныне. Здесь же привык к месту, дело свое знаю. Фряг, наш хозяин, добр и сверх меры уроками не изводит. Снеди хватает, спим в тепле. Вот на татарских подворьях — это да, тяжко. Там полоняников вовсе за людей не считают. Кормят, как скот, держат там же, трудиться без сна и отдыха требуют, а коли ослабнешь, так режут без колебания и новых невольников берут. Караваны-то с полоном, что ни день, в Крым уходят. Здесь за них много серебра не просят. Вот и не жалеют басурмане свой скот двуногий. Года за три-четыре силы все высосут, ако пиявки болотные, да и в яму гнить бросают. Могут и живьем, случалось.
— Вот что, неси плов, что-то проголодался я за разговором, — вдруг решил Андрей. — Весь сон выветрился.
— Это верно, — обрадовался раб. — Коли с жару, так оно куда как вкуснее. Несу, княже, несу.
Дверь хлопнула, Андрей же прошел к пищалям, откинул край мешковины. Принесенные с улицы, толстые железные стволы покрылись изморозью и пока еще и не думали оттаивать. Каждый в полтора пуда весом и саженью длиной. Весомая штука. Если стража пожелает глянуть на сани — трудно не заметить.
Может, и впрямь вокруг стены по льду проскочить? Правда, когда дорога приведет его к южному берегу, к Бахчисараю, к окружающим столицу городам и замкам — пищали все равно придется прятать. Город — не постоялый двор в степи, на глазах десятков людей оружие незаметно к себе в комнату не пронести. И какая еще окажется, эта комната. И какая прислуга…
— Несу, княже! — гордо сообщил Козелло.
— Скажи, если христианин не верхом на скакуне скачет, а в поводу ведет — из-за этого басурмане не обижаются? — не оглядываясь, поинтересовался Зверев.
— Коли ведешь, то ничего, — охотно сообщил невольник. — Я сколько раз за водой ездил, когда колодца не хватало, так не ругали. Кланяться токмо чаще надобно, да глаза не поднимать. Коли верхом сядешь, сильно бьют. Они завсегда всех бьют, княже. Обычай у них такой, что, коли на их землю попал, так и бить можно, рази не магометянин. Хозяин, вон, как тягло платит, так от него золото берут, да при этом палкой по голове обязательно стукнут, али оплеуху влепят.
[12]
Даже закон такой есть, чтобы кто веры христианской держится, с унижением все подати платили. Фряг мой каженный раз напивается до изнеможения, а куда денешься. Положено — и платит, положено — и терпит. Все терпят, и он тоже. Токмо своих басурмане не бьют, а прочих завсегда. И греков, и православных, и караимов, и схизматиков…
