В зале зашумели, зашевелились. Князь оглянулся, увидел, как все склонили головы, и тоже торопливо поклонился, исподлобья наблюдая, как царь в собольей шубе, шитой толстой золотой нитью, в золотом оплечье со множеством самоцветов и в шапке Мономаха прошел от двери в красный угол и опустился там на трон. Следом спешили бояре Висковатый, Кошкин и остролицый князь Старицкий.
Гости распрямились, заслонив государя, и Зверев с облегчением уткнулся лбом обратно в изразцы. У него за спиной что-то рассказывали, обсуждали. Бояре то одобрительно гомонили, то осуждающе гудели. Головная боль тоже становилась то сильнее, то слабее. Андрей почти полностью забыл о внешнем мире и едва не пропустил, когда громко провозгласили его имя.
— Меня звали? — поинтересовался он, отпрянув от печи. — Показалось?
— Вести из ханства Крымского доставил князь Сакульский! — повторили от трона. — Ныне он сам поведает тебе все, государь наш!
— Вот черт! — буркнул Зверев и стал протискиваться вперед. Вырвался на свободное место в трех шагах перед троном, коротко поклонился, оглянулся, выясняя обстановку.
— Можешь не беспокоиться, Андрей Васильевич, — пристукнул посохом Висковатый. — Послы датские ушли, нет здесь ушей посторонних. Лишь преданные слуги трона царского. Говори смело, как есть все говори.
— Султан османский Сулейман Великолепный в лице наместника крымского Барас-Ахмет-паши приговорил отпустить весь полон православный по выплате за него оговоренного выкупа… — протянул Андрей первую грамоту и только теперь понял, что взять ее царь не может. У Иоанна в одной руке была держава, а в другой — скипетр. Однако тут с готовностью выступил вперед дьяк Посольского приказа и забрал документ, что сам же дал часа полтора назад.
— Как исполнил ты тайное поручение, что дал я тебе перед отъездом? — громким голосом поинтересовался правитель Руси.
Зверев оглянулся на толпу в полсотни родовитых служилых людей, вопросительно вскинул брови: говорить о тайном при этакой толпе? Однако царь потребовал снова:
— Говори!
— Крымское ханство вместе с людьми султанскими способны выставить людей оружных сто двадцать тысяч числом общим. Однако же многие из них по крепостям и городам пребывают, на дела охранные подписаны, посему в седло более ста тысяч поднять нельзя. Укреплений там лишь на южном берегу изрядно, и крепость Перекоп, что самая мощная и опасная из всех. По моему разумению, атаковать Крым надобно зимой, когда большинство ногайских кочевий на зимовьях и воевать не способны. Зимой крепость по льду Сиваша обойти можно и первый опорный лагерь за ним на соляных приисках поставить. Затем тремя колоннами через зимнюю степь пройти и Ак-Мечеть и Карасубазар занять. Крепостей в них нет. После чего можно лета ожидать спокойно. Степь сама безводна, большую рать напоить негде, но через эти города реки протекают. Перекоп, от Крыма отрезанный, долго не выстоит, он же рать от ногайских татар летом защитит. В степи закрепившись, османские города один за другим штурмом брать можно, пока все не займем. Осаду они выдержат, ибо подвоза морем мы остановить не способны. Но вот пушечного обстрела им долго не вынести. Крепости каменные, без рвов. Османских янычар в них немного, татары же стойкости в осадах никогда не выказывали. Здесь число воинов по городам и крепостям, а также приписанные к ним кочевья…
Зверев протянул вторую грамоту, тут же перехваченную Висковатым.
— Твой план взвешен, разумен, понятен, — кивнул Иоанн. — Тебе, мыслю, этой зимой и надлежит рати русские на Крым проклятый вести. Сим повелеваю к Рождеству Христову рати для похода на ворога нашего исконного собрать. Разослать росписи людям служивым ноне же, дабы к снегу готовы выступать были! Тебя же, верный слуга мой князь Сакульский Андрей Васильевич, за труд твой награждаю землей и казной! Сим повелеваю к угодьям князя Сакульского на реке Свияге приписать земли столько, дабы поместья тамошние сего слуги увеличились втрое. А ты, боярин Кошкин, проследи. Чай, друг твой награжден.
— Благодарю тебя, государь, — впервые за этот год Андрей Зверев поклонился не из нужды, а со всей искренностью. Даже головная боль ненадолго выскочила прочь.
— По делам же татарским нужды все обсуди с дьяком Иваном Михайловичем.
— Слушаю, государь, — опять склонился князь.
Дурдом, конечно: Висковатый к царю шлет, царь — к Висковатому. Но раз уж землей так щедро награждают, то отчего бы и не потерпеть?
Андрей чуть выждал. Больше Иоанн к нему не обратился. Это означало, что аудиенция окончена. Зверев попятился, пока не уперся спиной в толпу, развернулся и стал протискиваться обратно к заветной печке.
Когда правитель всея Руси закончил вершить свои публичные деяния, Андрей проглядел. На этот раз так лихо, что даже не поклонился. О том, что все кончилось, узнал, лишь когда на плечо опустилась тяжелая рука.
— Здрав будь, друже! — повернул его к себе дьяк Разбойного приказа и крепко обнял. — Обижаешь побратимов, Андрей Васильевич. В Москве — да не зашел!
— Прости, Иван Юрьевич, — развел руками Зверев. — Только вчера из седла. Все, чего и успел, так помыться да доложиться.
— Ничего-ничего, славно доложился! — засмеялся побратим. Настоящий, не наколдованный. — И земля, и награда. Кабы так да каждый день!
— Извини, Иван Юрьевич, друга твоего отвлеку, — подошел к печке боярин Висковатый, уже в сопровождении слуг. — Вот, держи.
— Что? Опять?! — взвился Андрей, увидев все ту же грамоту со списком полоняников.
— М-м-м… Не понимаю тебя, княже, — почесал грамотой нос Иван Михайлович. — Ты урядился, тебе и ехать.
И он таки сунул свиток Звереву в руку.
— Про Ваську Грязного государь обмолвился, что сие безумие есть — пятнадцать тысяч за непослушного холопа платить. Остальные же выкупы утверждены, царская подпись и печать поставлены… Лука, кошель давай! А сие… — дьяк Посольского приказа опустил в руку князя тяжелый кисет, — сие не награда, а на хлопоты твои государь определил. С Богом, Андрей Васильевич. Завершай дело начатое. А письмо твое в пути ужо.
— Спасибо тебе, Иван Михайлович, на добром слове, — кивнул Зверев.
— Тебе спасибо, княже. Великое дело вершишь. Никому доселе столь славно оно не удавалось.
Дьяк поклонился, отошел.
— Так что, друже? — поинтересовался боярин Кошкин. — Когда братчину навестишь? Завтра али в субботу?
— Думаю, Иван Юрьевич, — вздохнул Зверев. — Думаю, что месяца через два.
Вернувшись к себе на подворье, князь с немалой тоской осмотрел весьма похорошевшее хозяйство. Дом с выправленной крышей, аккуратно выкрашенным крыльцом и сверкающими слюдой окнами, замощенный темными досками двор, из каждой трубы струится слабый дымок. Жить бы да жить… Вот только на хозяйстве лишь хваткая Варя, старый ярыга да Мефодий, что как раз, судя по звукам, задает сено в конюшне. Небогато для организации нового похода.
