Не умея развиваться в нужном направлении, не получая должного совета, просто не видя перед собой образцов для подражания (не считать же таковыми лакеев), Петр шел по пути наименьшего сопротивления. Стать выше можно, либо поднявшись самому, либо поставив на колени окружающих. Подниматься трудно, а положение наследника позволяло ставить на колени. Проще всего требовать беспрекословного подчинения от тех, кто не может возразить. Не могли собаки, слуги и солдаты… Для первых имелся кнут, для вторых Сибирь, для третьих плац.
Петру было нужно внешнее подчинение, его вряд ли интересовала сама суть власти над людьми, покорность достаточно изображать. Именно потому он столь строго следил за соблюдением формы: в одежде, том, как тянут носок при маршировке, сколь четко выполняют развороты или ружейные приемы. Это вовсе не означало боеготовности полков, но создавало видимость его власти над людьми. Страшная ситуация ухода энергии в пустоту…
Но были еще женщины, прежде всего императрица и супруга. Елизавету Петровну Петр боялся и всячески старался держаться от нее подальше. А вот с Екатериной куда труднее. Сначала она беспрекословно подчинялась, терпела все выходки, но со временем положение изменилось. Петр вовсе не был непроходимо туп и почувствовал, что жена в развитии уходит от него вперед семимильными шагами. Она усидчивей, а потому даже его необычайно крепкая память давала худшие результаты, чем ее обычная. Она стремилась докопаться до сути, а потому понимала куда больше, чем он, довольствовавшийся поверхностными измышлениями. Она взрослее, наконец, несмотря на то что он старше.
А еще она приятна внешне, со временем расцвела и стала нравиться мужчинам. Но Петр мужчиной долго не мог стать, маскируя свою неспособность отвращением к жене. Когда все прошло, было поздно — в ее сердце уже царил другой. И тогда стало еще хуже.
Он понимал, что некрасив, не развит физически, что проигрывает всем окружающим молодым людям, кавалерам, даже многим старикам. Это могло бы не быть помехой в общении с прекрасным полом, будь Петр общителен, обаятелен, умей очаровывать умом, ведь далеко не все завзятые сердцееды были Аполлонами или Нарциссами. Но Петр воспитан солдафонами, для которых изящная элегантность для мужчины скорее недостаток, чем достоинство, ни о каком обаянии не могло идти речи. А любви хотелось, хотелось, чтобы любили, лучше таким, каков есть.
Екатерина готова полюбить и такого — хилого, никчемного, если бы он сам не отталкивал, если бы стремился вместе с ней к постижению трудной науки жизни и правления, но этого Петру было не дано, капризный мальчишка, так и не привыкший ни к каким усилиям над собой, он желал получить и любовь красивой женщины в подарок за свои иллюзорные достоинства.
Еще больнее сравнивать себя с ней в зеркале. Она хорошела, он продолжал оставаться уродцем, она крепла, развивалась, он был хилым и тщедушным. Она умнела, он сознательно ограничивал себя в тех рамках, где чего-то стоил, и там, где ей не дано превзойти. Для Екатерины музыка — табу, тайна за семью печатями, и словно нарочно Петр старательно учился играть на скрипке, здесь он в тысячу раз сильней своей супруги!
И любовниц он тоже заводил таких, с которыми мог быть на высоте. Все его возлюбленные были уродливы — кривоваты, кривобоки, косоглазы, а то и горбаты! Горбатая девушка почти всегда ниже своего кавалера, а если внешность такова, что в зеркало без слез не глянет, то и к чужой придираться тоже не будет.
Но особенно Петру «повезло» с Лизкой Воронцовой.
Эта фрейлина Екатерины взяла всем: была толста, некрасива, крива, горбата, необразованна, неопрятна, но главное — она смотрела на великого князя с обожанием! Елизавете Воронцовой ни к чему философские размышления Вольтера, хватало обыкновенных ругательств, ей не мешали собаки, табачный дым, грубость или завиральные выдумки наследника престола.
Петр впервые обратил внимание на юную фрейлину, когда той едва исполнилось пятнадцать, он практически воспитал любовницу под себя. Лизка демонстрировала полную готовность жить той жизнью, которая казалась Петру идеалом мужественности, она с легкостью научилась курить трубку, пить водку, ругаться отборными словами, носить сапоги вместо туфелек и ничуть не переживала из-за умственного развития своего возлюбленного, потому как сама образцом учености не была.
И вот этой неразвитой уродливой неряхе должна была противостоять Екатерина. Но она вовсе не собиралась противостоять; получив после рождения сына относительную свободу, Екатерина стала жить рядом с Петром своей собственной жизнью, часто прямо противоположной его жизни.
Он пьянствовал, она читала; он ругался и портил отношения со всеми от придворных до слуг, она была со всеми вежлива и доброжелательна; он любил все немецкое и ненавидел русское, она, напротив, старалась подчеркнуть свою «русскость»…. Возможно, именно дурной пример Петра позволил Екатерине стать тем, кем она стала, ежедневно она видела перед собой яркий пример, как не надо делать, жить, вести себя, какой не надо быть.
Шли годы, Елизавета Петровна все чаще болела, и пора задуматься о будущем. Умная Екатерина уже понимала, что должна внушить подданным любовь к себе, несмотря на то что немка, но для этого нужно много труда. Петр, как мальчишка, продолжал считать, что подчинение подданных — дело само собой разумеющееся, придет как подарок, довесок к короне, а уж их любовь не беспокоила наследника вовсе. Россия всего лишь приложение к его Голштинии, и неважно, что это приложение во много раз больше и сильнее!
Но неразумный Петр был наследником, а умная Екатерина всего лишь его супругой, от которой можно и избавиться.
Она презирала мужа, откровенно и почти цинично. Он ничего не сумел, да и не хотел сделать, чтобы упрочить свое положение еще при жизни императрицы. Петр восстановил против себя всех. Стоило голштинскому полку встать лагерем в Ораниенбауме, как великий князь стал пропадать там с утра до ночи. Зато Екатерина вдруг принялась… разбивать сад, высаживая там цветы.
Умница Ламберти занял ее настолько, что времени размышлять о глупостях мужа не оставалось. Ораниенбаум тоже словно разделился на две части: в одной с утра до вечера раздавался барабанный бой и команды марширующим на плацу голштинцам, в другой — дамский смех. Собственно, женский смех раздавался и в Петерштадте, там Лизка Воронцова с подругами смеялись над ругательствами и непристойностями, изрекаемыми великим князем.
Лизка прочно завоевала свое место подле Петра, Екатерина не противилась, теперь муж не допекал ее по ночам игрой в куклы или на скрипке, не заставлял часами слушать разглагольствования о преимуществах прусской армии или о том, как хорошо бы жить в капуцинском монастыре, для этого у него была Воронцова. Она во всем соответствовала требованиям великого князя — была уродлива и физически, и морально, а потому была «своим парнем», с которым можно не церемониться и не стараться выглядеть лучше и мужественней.
Екатерина не противилась, когда Лизка практически перешла из ее штата к Петру, от Воронцовой так воняло табачищем и перегаром, что другие фрейлины не желали спать с ней в одной комнате. Петр отделал для фаворитки комнаты над своими, соединил лестницей и теперь мог вообще забыть о супруге, к немалому удовольствию Екатерины. У великой княгини тоже была потайная лестница, однако подниматься по ней пока некому.
