— Что вы читаете? — Рука мужа требовательно вытянулась в сторону сидевшей Екатерины. Лизка остановилась рядом. — Небось наставления вашего англичанина?
Ишь ты, а еще говорят, что он глуп! И как прознал, что Екатерина уже начала переписку с Вильямсом. Никаких наставлений, он просто поблагодарил за прекрасный вечер, она ответила тоже с благодарностью за беседу, так и обменивались этими благодарностями. Письма ни о чем, но читать приятно, потому что Вильямс в отличие от великого князя мысли в голове имел не только в виде строевых приказов и излагать их тоже умел.
Екатерина просто протянула письмо мужу. Чтобы его взять, нужно было сделать еще шаг, но Петр стоял, где остановился. Ноги в высоченных ботфортах широко расставлены, ему казалось, что так он выглядит мужественно, колени не гнутся, он и садился, выпрямив ноги. Кто-то должен был уступить, но вставать и подносить лист на виду у Лизки Воронцовой Екатерина не желала. Она вдруг протянула письмо фаворитке, в конце концов Лизка ее фрейлина, хотя давно об этом забыла.
— Передайте Его Высочеству.
Петр быстро пробежал глазами написанное, недоуменно посмотрел на подпись, перевернул лист, снова посмотрел на подпись…
— Нарышкин поумнел…
— Конечно, люди умнеют с возрастом.
Это была скрытая пощечина, но она имела право на такое, рядом с мужем стояла фаворитка, не находившая нужным даже присесть перед великой княгиней, а Петр не делал Лизке замечания.
Великий князь дернулся, фыркнул и, резко повернувшись на негнущихся ногах, пошел прочь, бросив через плечо:
— Завтра уезжаем в Петербург!
Екатерина только пожала плечами. Собираться следовало ему, у нее мебель стояла на месте. Она еще раз перечитала письмо Нарышкина, Петр прав, оно заметно отличалось от прежних, за Нарышкина явно какое-то время пишет другой. Кто это?
В Петербурге великая княгиня легко выяснила адресата, выздоровевший Нарышкин принес ей письмо, написанное тем же почерком:
— Ваше Высочество, это от Станислава Августа Понятовского…
— Так вот кто писал вместо вас! Левушка, неужели вы стали столь ленивы или я вам столь неинтересна, что даже писать мне не хотелось?
Конечно, Екатерина за такой тирадой старалась скрыть интерес к подлинному автору писем. Нарышкин все понял, но игру поддержал:
— Простите, Ваше Высочество! Не казните и не отлучайте от себя. Станислав так просил, что я не мог отказать.
— Кто?
— Станислав Август Понятовский, поляк на службе у посланника Вильямса. Вы видели его на балу в Петров день в Ораниенбауме, хотя, возможно, не запомнили.
— Почему же, помню. Красивый молодой человек.
— И разумный! А еще без ума от вас!
— Лев! — предостерегающе подняла руку великая княгиня.
Тот прижал обе руки к сердцу:
— Все понял, молчу.
Но не успокоился.
В коридоре противно мяукал кот. Великий князь держал собак, но они почему-то на кошачий концерт не реагировали. Будь веселая компания трезвее, они сообразили бы, что здесь что-то не так, но компания сидела не первый час, а потому трезвых давно не осталось.
Из комнаты великого князя открылась дверь, и вслед за клубами табачного дыма и винными парами оттуда вылетел сапог:
— Брысь!
Лев Нарышкин ловко увернулся от большущего ботфорта, поднял его, покрутил в руках:
— Не князя. — Приложил подошву к своей подошве, снова помотал головой: — Не, не князя, Брокфорда верно, тот здоровый.
Зашвырнув обувь подальше, он приложил губы к замочной скважине двери, ведущей в покои великой княгини, и мяукнул уже совершенно отчаянно.
Дверь распахнулась, Нарышкин едва успел отскочить и обиженно заморгал глазами:
— Меня сегодня убьют. От князя ботфортом швырнули, вы дверью почти зашибли.
— Лев! — укоризненно выговорила Екатерина. — Ну когда вы посерьезнеете?!
— На днях! — бодро заверил Нарышкин, проскальзывая в приемную княгини. — Впустите, а то собакам надоест мое мяуканье.
Не было похоже, чтобы он собирался умнеть или становиться серьезней, напротив, уже в комнате Нарышкин крутнулся на одном каблуке и бодрым голосом объявил:
— Анна Никитична больна.
— Как, я ведь виделась с ней сегодня, она была вполне здорова!
— А теперь тоскует и печалится, и один только врач может ей помочь — вы. Очень просит навестить. Срочно.
— Я бы охотно сделала это, но уже вечер, мне невозможно идти с вами. Вас посадят в крепость, а мне за это бог знает что будет.
— Никто ничего не узнает. У меня есть хитрый план… Только, когда все отправятся спать, будьте переодеты в мужское платье.
Выпроводив Нарышкина, Екатерина задумалась. Ее не обманула нелепая просьба навестить приболевшую подругу в ночное время, она понимала, что у Нарышкина где-то приготовлена встреча ее и Понятовского. Это было крайне опасно, но так заманчиво.
Выглянула в коридор. От покоев Петра доносились крики, смех, дверь была приоткрыта, и оттуда раздавался пьяный голос великого князя:
— Я… я… я как взмахнул шпагой!..
Ясно, в тысячу первый раз рассказывает о том, как ребенком гонял цыган. Визгливый голос Лизки Воронцовой оборвал Петра:
— Молчи уж!
Внутри поднялась волна протеста. Ну почему она должна сидеть в одиночестве и скучать, если ее муж столь глуп? Позвала калмычонка-слугу, распорядилась принести мужскую одежду, спрятала ее.
Наконец пришла пожелать покойной ночи Владиславова, удивилась, что Екатерина уже готова ко сну, та вздохнула:
— У великого князя так шумят, что даже читать не могу. Поневоле хочется заснуть, чтобы не слышать эти вопли.
Прасковья Никитична прислушалась, пожала плечами:
— Да нет, как обычно…
— Голова болит, легла пораньше.
— Ну и ладно…
Владиславова подоткнула одеяло под бок своей подопечной и удалилась. Интересные были у них отношения, Прасковья Никитична сердечна и всегда готова помочь (правда, не во всем), временами заступалась перед князем, да так, что тот отступал. Если нужно справиться с Лизкой Воронцовой, тоже старалась Владиславова. Зато и цербер знатный, Нарышкина, словно что-то предчувствуя, переносила с трудом; если она хоть заподозрит…
И все равно Екатерина переоделась и села в кресле, ожидать сама не зная чего. Затеянное Нарышкиным было откровенным безумством, но ей так надоело жить тихой, размеренной жизнью, каждый вечер слышать пьяные оргии мужа, визг его фаворитки, так хотелось любви, обожания, хотелось побыть в веселой молодой компании…
Под дверью раздалось мяуканье. Екатерина не рискнула ответить сразу. Если прислушаться, можно понять, что это голос не кошки, а человека, но прислушиваться некому, у великого князя очередная пирушка, во время которой для него не существует никого, а по окончании лакеи просто унесут бесчувственное тело хозяина в постель. Великая княгиня могла не беспокоиться, но она все же осторожничала. Мяуканье стало жалобным…
