Знакомя Пауля Франкля с Еленой, Надельман имел кое-какие личные соображения. Одна мысль, что Елена может украсить свой салон произведениями других художников, приводила его в бешенство. И он решил себя обезопасить. «Нет ничего проще, — успокоил его Франкль, с которым он поделился своими опасениями, — если помещения салона будут круглыми или овальными, а в стенах будут сделаны ниши, скульптуры сами попросятся в эти помещения».
Но бюджет, отпущенный на перестройку, оказался куда меньше, чем воображали скульптор и архитектор, никаких круглых и овальных помещений не было предусмотрено, однако Франкль ввел в интерьер этажерки и пустые пространства, которые Мадам могла украсить скульптурами, и эти скульптуры она заказала в конце концов Надельману.
Пауль Франкль, взяв себе в помощники Витольда Гордона, еще одного парижского декоратора, достиг достойного компромисса между авангардистскими изломами, столь любимыми Еленой, и традиционной мебелью из красного и розового дерева, украшенной инкрустациями в виде стилизованных цветов: такую любили клиентки, не склонные к переменам. Один из пяти косметических кабинетов был обтянут черным и белым кретоном. Другой оформлен в модном в Европе восточном стиле: обои с китайскими рисунками, золотистые канапе, черные лаковые столики.
«Мы первые создали на американской земле beauty parlor, косметический салон, рациональный и современный», — будет вспоминать Франкль многие годы спустя. Ни один салон в Нью-Йорке не мог сравниться с этим, выдержанным, по замыслу Мадам, в стиле «буржуазного шика». Разве что салон Элизабет Арден, но, конечно, по ее замыслу, а не по исполнению.
Салон Елены был самым утонченным, самым совершенным святилищем, посвященным гигиене лица и тела. Созданный ею модернистский футляр в совершенстве соответствовал новаторским устремлениям Европы, объединявшим искусство, моду, декор, роскошь и красоту. Все чувства должны были наслаждаться и расцветать в благоприятной обстановке. Елена Рубинштейн первая предложила богатой американской буржуазии столь гармоничную атмосферу в косметическом салоне.
Новый институт красоты мгновенно принес Елене известность. Статья в «Vogue» представляет ее салон как «идеальное сочетание удовольствия для глаз и комфорта для тела». Журналистки мгновенно подпадают под обаяние Мадам. Она в их глазах «so exotic, so glamorous» — экзотика, соединенная с гламуром. В той же статье из «Vogue» можно прочитать такие строки: «Мадам — исполненное шика дитя континента. Она дочь русского и уроженки Вены. Ее одевает Пуаре. Ее жизнь похожа на волшебную сказку».
Именно так Елена себя и подает: она иностранка, которая привезла американцам немного парижской элегантности благодаря своим туалетам, любви к искусству, к авангарду; ее клиентура рассеяна по всему миру, к ней обращаются придворные дамы и знаменитые актрисы. Портрет Елены кисти Элле висит на самом видном месте в ее салоне. Газеты называют ее «королевой косметики», «женщиной-специалистом», «неутомимой труженицей». Сама Елена рекомендует себя «как лучшего в мире эксперта в области косметологии и красоты».
В апреле 1915 года, за месяц до открытия салона, приезжает наконец Эдвард с детьми. Елена была так занята сначала поездками, потом работой, что не успела почувствовать ни горечи разлуки, ни одиночества. Но ей не хватало ее семьи. Она особенно остро это ощутила, крепко обняв своих мужчин, всех троих. Сыновья подросли, разлука с матерью и конечно же шесть военных месяцев, проведенных в воюющем Париже, сделали их глаза такими серьезными.
Эдвард, похоже, счастлив видеть жену. Но после радостных мгновений встречи наступает черед трагических европейских новостей. Елена испытывает двойственное чувство: она полна сочувствия к оставшимся там друзьям, но не может не радоваться, что ее семья и она сама в безопасности.
— Война — страшная мерзость, Елена. Госпиталя переполнены. Ваши лондонские и парижские подруги, праздные аристократки с Мисей во главе, добровольно пошли в медсестры. Все происходящее они принимают очень близко к сердцу. В Лондоне реквизировали «Solna», теперь там госпиталь. Я привез с собой большую часть вашей коллекции картин и африканской скульптуры, как мы договорились. Но все увезти я не смог.
Елена переносит удар молча, не смея жаловаться. Она чувствует, как тяжело Эдварду, хотя он всячески старается этого не показывать. А он тем временем продолжает рассказ.
— Париж крайне мрачен, можете мне поверить. Большинство наших друзей мобилизованы — Брак, Дерен, Леже. Кислинг записался в иностранный легион. Модильяни в бешенстве, потому что его освободили от воинской повинности из-за туберкулеза. Пикассо и Бранкузи по-прежнему на Монпарнасе. Кстати, есть и милые новости. Помните молоденькую модельершу, застенчивую брюнетку, которую мы часто встречали у Миси? Да, да, ту, которая делала такие простые и милые шляпки из соломки, и вы их покупали. Так вот эта Коко Шанель после Парижа и Довиля открыла магазин одежды в Биаррице. Она шьет костюмы из трикотажа, скромные, почти мужские, и они как нельзя лучше подходят для военной Европы. Ее модели нисколько не похожи на роскошества Пуаре, но, думаю, вам пришлись бы по вкусу.
Елена живет в небольшой квартирке над салоном, она работает день и ночь, и это для нее удобно. В ожидании лучшего там же теперь размещается вся семья. Несколько недель спустя Эдвард снимет просторную квартиру в квартале Верхний Вест-Сайд, куда они все и переселятся. Но квартал Елене не нравится, на ее вкус он слишком «еврейский». Еще несколько лет спустя они поселятся неподалеку от Центрального парка, что, по мнению Елены, им гораздо больше подходит.
Эдвард одержим желанием купить загородный дом. После тщательных поисков он находит то, о чем мечтает. Это настоящий замок в стиле Тюдор, расположенный в Гринвиче, штат Коннектикут, всего-навсего в часе езды от Нью-Йорка на машине. Даже сам адрес — сплошное очарование: «Угодья старого индейца». К дому, который носит название «Высокие деревья», ведет аллея золотистых форзиций. Три тенистые тропки спускаются вниз от дома к озеру.
Природа в этом зеленом уголке напоминает холмистую Нормандию, климат и безмятежность которой так нравились Елене. Усадьба идеально подошла детям, и теперь они живут здесь всю неделю со своим воспитателем Джоном О’Нилом, пока родители работают в Нью-Йорке. Мнения Роя и Хореса не спросили, но, к счастью, Гринвич им очень понравился. Они катаются на лодке по озеру, строят песочные замки на пляже пролива Лонг-Айленд, учатся плавать, устраивают пикники и играют в лесу. Они прекрасно ладят с Джоном, который заменяет им и отца и мать, а Джону помогает целый штат нянюшек, «славных женщин», как именует их Елена.
На одной из редких семейных фотографий мы видим мать с сыновьями на пляже летом 1918 года. Мальчуганы радостно улыбаются, глядя в объектив. В купальном черном платье с открытыми руками и купальной шапочке Елена стоит между Роем и Хоресом. Она выглядит задумчивой и совсем не такой веселой, как сыновья. Скорее всего, думает, как всегда, о делах. Найдется немного фотографий, где вся семья в сборе. Возможность побыть вместе предоставлялась редко.
Удобная и красивая без претензий усадьба пришлась Елене по сердцу. Здесь ей так хорошо, что она не расстанется с ней до конца своих дней, хотя более или менее регулярно приезжать сюда будет только после Второй мировой войны.
