Через несколько лет после смерти мадам Рубинштейн О’Хиггинс выпустил книгу историй из их нелепой совместной жизни. В его воспоминаниях нет мстительности и злобы, хотя многое он описывает с ехидством, а иногда делает Елену карикатурным персонажем. Ведь в последние годы ему пришлось натерпеться от нее немало обид. Молодому человеку всегда трудно до конца понять и простить старческий эгоизм. Но он тяжело перенес ее кончину и долго не мог утешиться.
Когда они познакомились, ей было под восемьдесят. По-прежнему деятельная и неутомимая, Елена одевалась изящно, не признавала ни очков, ни костылей, взбиралась по лестнице без чьей-либо помощи и трудилась с утра до ночи без выходных. На верхнем этаже своего огромного дома в Нью-Йорке она открыла картинную галерею. Первая выставка была посвящена творчеству молодых американских художников — акция не только благотворительная, но и рекламная, причем как всегда удачная. Журналисты пришли в восторг от новых картин; издатели книг по искусству просили разрешения сфотографировать экспонаты ее коллекций. Все снова заговорили о фирме Рубинштейн.
Результатами выставки больше всего были довольны банкиры Мадам, они уже подсчитывали будущую прибыль. Читательницы журналов, узнавшие об увлечении мадам Рубинштейн живописью, допущенные в святая святых ее внутреннего мира, почувствовали себя к нему причастными, хотя и не были так богаты. Пусть они сами могли себе позволить только помаду, а не картину, зато каждая ощущала, что, покупая косметику фирмы, поддерживает мировое искусство, ведь Елена расширяла свою коллекцию за счет выручки от продаж. Для большинства американок Мадам стала примером женщины, добившейся материальной независимости собственными силами.
Елена не теряла вкуса к жизни, интересовалась всем вокруг. Она стала реже бывать в театре, зато увлеклась кинематографом. Каждый вторник устраивала выходной для своего слуги-филиппинца Альбера, звала Сару Фокс и отправлялась вместе с ней на вечерний сеанс. Предпочитала вестерны, особенно любила фильмы режиссера Джона Форда с Джоном Уэйном в главной роли. Посмотрев один фильм, часто оставалась на следующий.
Прежде Мадам любила по вечерам сидеть дома в тишине и покое, играть со своими домашними в бридж, а теперь пристрастилась к светским мероприятиям и охотно давала интервью корреспондентам «Vogue», «Harper’s Bazaar» и «Glamour». Она по-прежнему часто устраивала у себя званые обеды и ужины, показывая самым избранным гостям свои сокровища: картинную галерею и собрание примитивного искусства.
Итак, «Flair» действительно прогорел, Патрик О’Хиггинс, пытаясь устроиться в «Harper’s Bazaar», написал Елене о том, что ее предсказание сбылось. Она ответила ему из Парижа, сообщила, когда вернется в Нью-Йорк, и велела ей позвонить. Мадам сдержала слово и взяла О’Хиггинса в секретари, назначила ему минимальное жалованье, 7000 долларов в год, и упорно отказывалась платить больше.
Сначала он заведовал перепиской, что давало предприимчивому человеку прекрасную возможность оглядеться и разобраться в делах фирмы, при условии что его ждет продвижение по службе. «Новому любимчику Мадам», как окрестили его коллеги с завистью и презрением, выделили рядом с ее кабинетом крошечную комнатку, похожую на шкаф, чем он и довольствовался за неимением лучшего.
Рут Хопкинс, заведующая секретариатом Мадам, понемногу ввела Патрика в курс дела. Описала ему главных действующих лиц начиная с князя, которого весь персонал считал «отличным парнем». Зато вице-президента Оскара Колина, похожего на красавца-актера Дэвида Нивена, боялись как огня. Рой, возглавлявший совет директоров, не появлялся ни на одном заседании, в отличие от младшего брата Хореса, пытавшегося вникнуть в каждую мелочь. Прелестная Мала, добрая и ласковая, блестяще руководила салоном на Пятой авеню и старалась всех примирить.
Гарольд Вейл ведал всеми делами Мадам, не выходя из своей адвокатской конторы. Администратор Джером Леванд был ее «мальчиком для битья», она обожала ругать его на идише, причем nudnik («дурак») было самым ласковым словом. Следует упомянуть также Джорджа Кэрролла, директора по продажам, Эмми Блейсдел, директора по связям с общественностью, Сару Фокс, что заведовала рекламой, Ричарда Аугенблика, директора по экспорту, — его Мадам обожала и называла «вельможей».
Патрик О’Хиггинс с трудом распутывал клубок сложнейших взаимоотношений Мадам с ее родней и служащими. Все они были значимыми персонажами в мире косметики, но управляла ими одна Елена, пожилая дама, самовластная и гениальная. Патрик мгновенно сообразил, что Мадам не хватает в жизни любви, отдыха, родственного тепла, и его главная обязанность — заполнить этот пробел.
Елена постоянно твердила ему, что богатство — сущее проклятие. Обладая огромным состоянием, она содержала своих сестер, мужа, сыновей, племянников и племянниц, многочисленный персонал и, разумеется, его самого, вникая в их нужды, подсчитывая расходы, ограничивая ненужные траты, контролируя каждое движение, каждую мысль. Сопротивляться ее контролю было бесполезно.
Когда механизм работал без единого сбоя, Мадам становилось скучно. И она с удивительной изобретательностью разлаживала его, сеяла хаос повсюду, начиная со своей штаб-квартиры, и упивалась им. А потом сурово карала низших служащих за убытки.
Допрашивать с пристрастием обо всем, что делается в фирме, молоденьких, недавно нанятых секретарш было ее слабостью. Она приглашала девушку в свой кабинет, ласково гладила ее по руке, затем устремляла на нее жесткий, пронизывающий взгляд, и та повиновалась. Заведующего отделом, где обнаруживались нарушения, через мгновение подзывали к телефону, и он получал отменную головомойку.
Мадам поднималась до зари, приходила в офис раньше остального начальства и каждый раз оглушительно вопрошала: «Что новенького?» Она трудилась без передышки. Едва сев за стол, вызывала по очереди всех секретарш, называя каждую «милая девочка», знакомилась со всей готовой к отправке корреспонденцией, делала пометки на полях и заставляла многое переписывать заново. Беспокойная, неугомонная, она стремилась переговорить лично буквально со всеми, вплоть до привратников и курьеров, призывала каждого работать больше и лучше, отдавала бесчисленные приказы и отменяла их через пару часов.
Утром также проводила совещания с начальниками всех подразделений. Осматривала новые упаковки и, если они казались ей слишком дорогими или некрасивыми, распекала виновного на чем свет стоит, горько жалуясь на всеобщую бездарность и расточительство. Для новых продуктов Мадам неизменно придумывала удачные названия. Все четко следовали ее указаниям, слово Елены было законом.
В ящиках ее стола и в сумочке всегда хранился изрядный запас мятных леденцов и конфет, она непрерывно что-нибудь жевала, чтобы успокоиться. Разгневавшись, стряхивала с пальцев кольца, ударяла кулаком по столу и орала, а несчастный подчиненный втягивал голову в плечи и ждал, пока гроза пройдет. Когда наступало затишье, секретарши делились друг с другом успокоительными таблетками.
Однако мадам Рубинштейн внушала не только страх. Ее обожали, почитали, боготворили в Нью-Йорке, Лондоне, Париже и других городах мира.
