Кокто был любезен, рассыпался в комплиментах. Однако трудно найти человека язвительнее. Как-то раз он сказал О’Хиггинсу:
— Для мадам Рубинштейн распри — хлеб насущный, особенно ее радуют те, что затеяла она сама. Но больше всего опасайтесь молчания Мадам. В тишине она обдумывает план нападения!
На юге Франции Хорес занимался не только живописью и литературным творчеством. Он был одержим желанием создать новые духи. Вместе с друзьями-американцами, мужем и женой, купил ферму близ Граса, чтобы разводить жасмин, и построил рядом небольшую парфюмерную фабрику. Оскар Колин написал тетке о том, что Хорес тратит огромные суммы из бюджета фирмы на реализацию своего безумного плана, и та пришла в ярость. Все ведущие парфюмеры страны, включая ее саму, а также Шанель, Рошас, Ланвин, Герлен, покупали жасминовое масло у месье Амика, который производил его в промышленном масштабе и продавал оптом, что позволяло снизить цену продукции.
Хорес уговорил мать хотя бы взглянуть на его цветочную плантацию, тем более что она находилась поблизости от белого домика. И вскоре горько пожалел об этом. Мадам скорым шагом обошла ферму, лабораторию и сад за десять минут. Все раскритиковала, обругала, выказала откровенное презрение друзьям Хореса, не соблюдая простых правил вежливости. Детище сына показалось ей жалким и ничтожным. Хорес обиделся, но промолчал.
На обратном пути он тоже не проронил ни слова, но его побледневшее лицо было достаточно красноречивым. Теперь они втроем направлялись в гости к мадам Вейсвейлер. Наконец он прервал молчание, предложив выпить аперитив в самом дорогом ресторане Граса.
— Ты с ума сошел? — возмутилась мать.
Хорес резко затормозил и обернулся к ней. Его белое лицо вдруг побагровело. О’Хиггинсу показалось, что он сейчас задохнется от гнева. Реплика Елены стала последней каплей. Да, он сошел с ума, он вне себя!
— Вы всегда были скупой и злобной, вы поклоняетесь только мамоне, деньги — ваш бог! — С этими словами он бросил ключи на колени секретарю и выскочил из машины, хлопнув дверцей. О’Хиггинс растерялся и не знал, что делать; Мадам дрожала с головы до ног.
Характер у Елены действительно всегда был тяжелым. С возрастом он еще ухудшился, стал невыносимым: резкие перепады настроения, раздражительность, властность, капризность. Все побаивались Мадам, прятались от нее во время вспышек гнева, а когда буря стихала, жались по углам и жаловались друг другу, опасаясь, как бы их не настиг новый ураган. Но каждый прекрасно знал, что в глубине души их грозная мучительница добра и благородна, просто Елена не умела управлять своими эмоциями, беспомощно поддавалась им, как дитя. Мадам бывала настолько разной, что трудно решить, какова же она в действительности. Елена и сама едва ли могла в себе разобраться.
Ссора с младшим сыном расстроила ее чрезвычайно, хоть Мадам и не желала в этом признаться. После перепалки в автомобиле Елена и Патрик, не сказав друг другу ни слова, вернулись домой. Поехать в гости они не смогли. Хорес отныне не разговаривал с матерью и вскоре переселился к друзьям. Мадам тоже не задержалась в Грасе, вернулась в Нью-Йорк на месяц раньше положенного срока.
Каждое утро она молча проходила по коридорам с таким мрачным видом, что служащие шепотом расспрашивали друг друга, выясняя, какая беда стряслась. Вечно занятая, отстраненная, Мадам часто запиралась у себя в кабинете, даже обедала одна. Она все ждала, что Хорес раскается, попросит прощения, напишет ей, позвонит. Напрасно. Тот по-прежнему лелеял свои обиды на юге Франции. Елена страдала в одиночестве.
О’Хиггинсу приходилось нелегко. Мадам взяла с него слово, что он никому не расскажет о ссоре, но легко ли хранить секрет, если Оскар Колин и Арчил поочередно приглашали Патрика на обед, пытаясь что-нибудь выведать? Юноша не обманул доверия своей благодетельницы и всячески уходил от ответа. Он стал мастером изворотливости и уклончивости, притворялся, будто ничего не понимает и не знает. Один только Рой смог проникнуть в тайну. Мать напрасно презирала его, считая «довольно милым, но заурядным». Только он догадался, что всему виной размолвка с Хоресом. Среди служащих пополз слух об истинной причине недовольства Мадам.
Впрочем, уныние никогда не овладевало ею надолго. Чтобы отвлечься от горьких мыслей, Елена решила возродить салон Гуриели, о котором надолго забыла. По иронии судьбы именно Хорес больше всех возмущался, что пропадает такой замечательный проект. Однако мать, как всегда, не прислушалась к нему.
Хотя сама давно уже поняла, что настала пора возродить салон, чтобы сохранить за фирмой Рубинштейн первенство в секторе мужской косметики. С середины пятидесятых годов мужчины стали тратить сто пятьдесят миллионов в год на парфюмерию и косметику. Тут было чем поживиться. И конкуренты не дремали. Элизабет Арден выпустила вслед за Еленой ряд товаров для мужчин: крем после бритья, одеколон, тальк, особый лосьон исключительно для лондонских денди. Не стоило уступать ей пальму первенства.
Между тем выяснилось, что с салоном Гуриели дела обстоят хуже некуда, фирма понесла чудовищные убытки. Елена опрометчиво отдала ее на откуп «несчастным женщинам», своим бестолковым подопечным, пристроенным на работу из милости. Без талантливого руководителя они все пустили на самотек, и продукция стала некачественной, убогой, устаревшей. По зрелом размышлении Мадам привлекла к делу Элинор Маквикар, бывшую заведующую отделом красоты в «Harper’s Bazaar». Еще Елена решила сделать О’Хиггинса лицом возрожденной косметической линии, ее символом, и вместе с тем «подопытным кроликом»: отныне на нем испытывали все изобретения в этой области.
Арчил вернулся после зимнего отдыха и яростно восстал против идеи Элинор устроить на третьем этаже его салона парикмахерскую. Он был возмущен до глубины души. «Я князь, я не позволю запятнать мое родовое имя!» Элинор не обращала внимания на его гневные речи. Спокойно заказывала меблировку и необходимое оборудование, пока Елена налаживала производство мужских лосьонов, шампуней, краски для волос и кремов для лица, по сути, мало отличающихся от женских. Несчастный «подопытный кролик» честно все перепробовал и так замучился, что даже во сне видел кремы. Иногда его кожа словно по волшебству становилась гладкой и нежной, а порою эксперимент заканчивался полнейшим провалом, и бедняга покрывался сыпью.
В самый разгар бурной деятельности Мадам вдруг стало плохо, и ее увезли в больницу. У Елены обнаружили рак горла, ей срочно сделали операцию. Как только она вернулась из реанимации, вся семья собралась у ее постели. Первым делом известили Хореса, он примчался из Франции и был прощен. Примирение матери и сына всех растрогало. Состояние Мадам мгновенно улучшилось. Она разрешила Патрику навестить ее. Его поразило, что Елена внезапно стала слабенькой, хрупкой старушкой.
О’Хиггинс приходил в больницу каждый вечер после работы. Но в выходные не появлялся. Как-то раз она призналась ему, что родня, хоть и хлопочет вокруг нее, навевает скуку. С близкими ей было не о чем говорить, и она поневоле смотрела телевизор. Дэвид Огилви настойчиво советовал ей стать спонсором какой-нибудь программы — ведь снимают же на деньги Чарльза Ревсона телевизионную игру «Вопрос на 64 000 долларов». По правде сказать, организаторы игры сначала обратились не к «этому типу», а к ней, но она им наотрез отказала. А теперь раскаивалась, ведь игра пользовалась таким успехом у зрителей…
