Что положено, то положено. Не глупым девчонкам менять установленное веками. Она старшая и должна выйти замуж первой.
— Иначе как пристроить остальных? — кричал Герцель. — Ты уже отвергла стольких хороших женихов! Ты кем себя возомнила? Гордость непомерная, и ничего больше!
Елена слышала, как шептались за дверью гостиной сестры. Ни одна не придет на помощь, все напуганы гневом отца. Да и Елена неведомо чего хочет… На этот раз ей придется покориться.
Неужели? Елена вздернула подбородок, приподнялась на цыпочки — точь-в-точь петушок перед дракой. Нельзя за Станислава? Ладно. Но и Шмуэля тоже не будет, старого и лысого! Ей уже двадцать один, она не маленькая девчонка. Никто не смеет решать за нее! Но в порядочных, как у них, семьях с замужеством не шутят. Даже те, кто отличается ослиным упрямством, должны выходить замуж!
Дело приняло дурной оборот. Елена вихрем пронеслась мимо сестер, громко хлопнула дверью и заперлась в спальне. Она бросилась на кровать и расплакалась от злости. Ненавижу! Убегу отсюда! Все здесь мерзкое, старое, закоснелое, жалкое! Умру, если не убегу!
И Елена убежала.
Всю жизнь она удивлялась, откуда набралась храбрости. Нашла себе пристанище в Кракове, у своей тети, Розы Зильберфельд-Бекман, одной из сестер Гитель, которая согласилась приютить ее на несколько месяцев. «Не больше, — предупредила тетя, — на время, чтобы ты одумалась».
Елена и не рассчитывала навсегда поселиться в маленьком убогом домишке, деля комнату с кузиной Лолой, дочкой Розы. У нее были другие планы. В Вене жила другая сестра матери, Хая Зильберфельд, вышедшая замуж за Лейбиша Сплитера, меховщика, а у него имелся большой магазин, который он держал вместе со своими тремя братьями. Старшая Хая пригласила младшую Хаю к себе: младшая Хая будет помогать старшей по дому и работать в магазине своего дяди.
Сплитеры, люди более состоятельные, нежели ее родители, что, впрочем, было совсем немудрено, жили в доме попросторней с обстановкой поновее. Лейбиш обладал деловой хваткой, он не витал в облаках, как Герцель, не сидел целыми днями за книгами. Он копил. Его родня приняла Елену благожелательно. Да и Вена, надо сказать, была настоящей столицей со множеством музеев, театров, кафе, концертных залов. Любимый ее Краков по сравнению с ней — провинция.
Елена усовершенствовала свой немецкий и обучилась азам коммерции. Никто лучше ее не умел привлечь покупательницу, удержать ее, продать самый дорогой мех. Елена и сама любила носить меха. На фотографии тех лет она позирует в шубе из черного каракуля.
Два года пролетели быстро. У девушки не было времени на развлечения. Она трудилась. Единственным развлечением ей служили субботние прогулки по набережной Дуная или в парке Пратер. Однако, уступая мольбам Гитель, тетя время от времени представляла Елене женихов — та всякий раз отказывала. Хая Сплитер не настаивала: племянница стала незаменимой у них в магазине.
Елена не поддерживала отношений с отцом и писала письма матери. В каждом письме мать задавала ей один и тот же вопрос: когда ты собираешься выйти замуж? И девушка всегда отвечала одно и то же: не знаю. Как будто для женщины нет другой судьбы, кроме замужества! Письма сестер служили ей утешением. Их рассказы не вызывали у нее желания вернуться в Краков. Там, похоже, ничего не менялось.
Однако и в меховом магазине всю жизнь не просидишь. Во всяком случае, Елена не собиралась. Пришло время прощаться. Ее кузина Ева, дочка дяди Бернарда Зильберфельда, брата Гитель, стала часто писать ей письма. Лишившись матери, Ева долго жила в семье Рубинштейн девятой дочкой, она была моложе Елены, но они очень сблизились.
Ева уехала к своему отцу в Австралию и там вышла замуж за Луиса Леви, он оказался буйным алкоголиком, обобрал ее, потом принялся бить и дважды чуть не прикончил. У Евы достало характера развестись с мужем, но теперь она звала кузину к себе, просила помочь растить троих детей-малолеток. Теодор, самый младший, был совсем крохой.
Австралия? Возможность не хуже других, Елена порой подумывала о ней, но не слишком всерьез. Она мало что знала об этой стране поселенцев, и все-таки она ее манила. Ева описывала необозримые просторы, девственные равнины, современные города, и Елена начала мечтать о свободе.
Хорошенько подумав, она поделилась своим замыслом с тетей, а та рассказала мужу. Он целиком и полностью одобрил Елену. Дело в том, что Сплитеры собирались переселиться в Антверпен, и племянница оставалась без крыши над головой, работы, поддержки. В Антверпене места для нее не будет, да она и не хотела ехать с ними.
Хая отправила письмо Гитель. И получила согласие: да, пусть Елена эмигрирует. Как всегда, Елена впоследствии приукрасила мотивы своего отъезда: «С детства я мечтала об Австралии. Мои дяди уехали туда, их письма с рассказами о жизни на этих заповедных землях тревожили мое воображение». Приписывая себе лично решение отправиться в такой далекий край, она сотворила образ отважной искательницы приключений. Отъезд был исключительно ее собственным решением. Она не желала быть никому обязанной.
Речи не шло о семье, которая хотела от нее избавиться, отправив за тысячи километров. Для семьи Австралия представлялась достойным решением проблемы с бунтовщицей, которую невозможно выдать замуж. Alteh moid, старая дева, — вот судьба, которая ей грозила. Но может быть, там, среди антиподов, ей удалось бы встретить gvir, богатого жениха, который захотел бы взять ее замуж, несмотря на возраст, продолжала надеяться Гитель.
Елена не мешала родителям надеяться, боясь, как бы они не передумали. Уехав, она будет так далеко, что ей никто уже не сможет докучать замужеством.
Гитель продала кое-что из оставшихся у нее драгоценностей, послала дочери деньги и двенадцать баночек знаменитого крема. Елена уложила крем на дно чемодана, под шелковые плиссированные платья. Сплитеры, а также родственники из Кракова тоже дали ей денег.
Благодаря их помощи Елена смогла оплатить билет в каюту второго класса, не тронув своих сбережений. Исполненная решимости больше чем когда-либо, она одна уезжает в Италию.
Ее пакетбот, отправившийся в плавание из Бремена, должен сделать остановку в Генуе. Елена садится на него ночью.
Новый безжалостный мир
Елена резким движением закрывает зонтик, прежде чем войти в магазин, примыкающий к кирпичному, с широким крытым входом дому под номером 107 по Уайт-стрит, где она теперь живет. Этот магазин мало чем отличается от отцовского в Казимеже, ну разве он чуть более современный, а так — та же касса, прилавок, полки, лари. Ее дядя Бернард еще разводит овец и гордо именует себя оптиком — скажем прямо, слишком громкая рекомендация, у него продаются всего-то четыре или пять пар очков. Вообще-то продается у него все: касторка, лопаты, сита, сухари, сахар, картофель, горчичники, лошадиная мазь, сбруя, веревки, мука, гвозди, инструменты, черные мыло, очки и даже одежда — тиковые брюки, рубашки из грубого льна и широкополые шляпы, которые здесь называют «акубра».
