Поначалу художник приезжал к ней ежедневно в течение недели. И немало времени тратил на дорогу, поскольку жил вместе с женой Кэтлин в пригороде на старинной ферме, правда оснащенной современными удобствами. Бесконечные переезды его утомили. Он сделал множество эскизов, писал отдельно ее лицо, руки, а потом решил передохнуть и подумать. Воспользовавшись паузой, Мадам уехала в Париж и возобновила там бурную деятельность. Она снова работала по двенадцать часов в сутки, наверстывая упущенное. Они условились, что Сазерленд с супругой погостят у нее в особняке на набережной.
Готовясь к встрече с художником, Елена стояла утром в ванной перед зеркалом и пристально вглядывалась в свое отражение. Оно ей совсем не нравилось: на нее смотрела уродливая дряхлая расплывшаяся старуха. Невыносимое зрелище! Мадам подумала, что художник вскоре откажется от своей затеи и будет прав. В отчаянии она сообразила, что неплохо было бы по крайней мере очистить свой организм от шлаков. Не зря же она всю жизнь ратовала за комплексный подход к здоровью кожи: зарядка, диета, постоянный уход. Недолго думая, Елена пошла в спальню и проглотила побольше слабительного.
Она явно переусердствовала: выпила полпузырька касторового масла, запила несколько таблеток сенны стаканом свежего грейпфрутового сока и двумя чашками черного крепчайшего кофе. В желудке образовалась ужасающая смесь, ее затошнило. Диабет дал о себе знать, и Мадам потеряла сознание. Падая, она ударилась лицом о бронзовую ножку кровати.
Очнувшись, Елена не стала звать на помощь слуг. Самостоятельно приняла горячую ванну и, понежившись в теплой воде, окончательно пришла в себя. Надела платье от Баленсиаги, сплошь покрытое пестрой вышивкой. Немного отдохнув, занялась макияжем: замазала синяки на лице толстым слоем грима, не пожалела румян и зеленых теней для век. Яркой раскраской Мадам в тот момент напоминала индейца, вставшего на тропу войны. Или актрису Теду Бару в роли вампирши. Нет, совсем не так должна была бы выглядеть знаменитая мадам Рубинштейн…
Однако Сазерленд пришел в полнейший восторг. И счел, что Елена «неподражаема». Вот такой он ее и напишет! К черту прежние эскизы, начнем заново. И снова в течение недели Мадам ежедневно безропотно позировала ему.
Потом она улетела в Нью-Йорк, а он вернулся в свою мастерскую в пригороде Лондона. Через полгода состоялась выставка в художественной галерее на Кингс-роуд. Грэхем Сазерленд представил лондонской публике не только два портрета мадам Рубинштейн, один поясной, другой во весь рост, но еще и эскизы к ним.
На первом, наиболее известном, изображена высокомерная властная старуха, «грозная и мстительная самодержица». Елена совершенно не ожидала увидеть себя такой и долго в замешательстве стояла перед картиной будто завороженная.
— Неужели я вправду так выгляжу? — спросила она у секретаря.
Тот уклонился от ответа. Его, в отличие от Мадам, потрясло разительное сходство. По его мнению, художник уловил самую суть ее характера, сурового и деспотичного. Елена же возмутилась до глубины души. Ей казалось, что ее нарочно сделали безобразной старой ведьмой, чтобы нанести урон фирме Рубинштейн и делу всей ее жизни, развитию косметической промышленности.
Через несколько дней портреты перевезли в галерею Тейт. Мадам отказалась прийти на торжественное открытие выставки. Между тем ее посетили сто тысяч лондонцев. Критики дружно прославляли талантливого живописца и отважную женщину, что не побоялась предстать перед проницательным и безжалостным мастером. Их дифирамбы нисколько не смягчили Мадам, гораздо больше ей польстило появление на выставке двух английских королев — Елизаветы II и королевы-матери.
В Нью-Йорке телевидение представило Елену широкой публике. В Лондоне живопись ввела ее в высший свет. Все о ней заговорили. Журналисты поспешно вспомнили ее биографию и написали множество статей о «девочке из Кракова». Газета «Sunday Times» предложила даже опубликовать ее воспоминания.
Когда выставка закончилась, Мадам купила один из портретов и повесила его в своей нью-йоркской галерее. Ей он по-прежнему не нравился, однако все домашние в один голос его хвалили, соглашаясь с критиками и журналистами. Второй портрет достался известному коллекционеру, лорду Бивербруку
[23]
; он увез его в Канаду и поместил в свой музей «New Brunswick». Первые эскизы висят и поныне в музее Сан-Паоло и во дворце президента Бразилии.
На Мадам успех картин произвел впечатление, она больше не испытывала к ним отвращения. Однако не желала в этом признаться.
— Зачем же вы повесили у себя этот портрет, если он вам не нравится? — спросил кто-то из друзей.
— На стене было пустое место! — парировала Елена.
Странствие — лучшее лекарство от душевной боли. За последние семь лет своей жизни Мадам совершила несколько кругосветных путешествий, и Патрик неизменно ее сопровождал. В основном это были деловые поездки, продиктованные необходимостью, но они все равно придавали ей сил. «Большинство ровесниц мадам Рубинштейн перемещаются в инвалидных колясках, она же летает на самолетах, ездит на поездах, машинах, не боится рикш», — с восторгом писал журналист в «Cosmopolitan».
Ее тяжелый характер, с годами только портившийся, в пути улучшался на удивление. Она стоически переносила все тяготы, мирилась с неожиданностями, становилась заботливой и благодушной. Так что Патрик охотно соглашался ехать вместе с ней куда угодно.
Мадам впервые побывала в Японии. Косметология тут не менее давняя и развитая область промышленности, чем в Европе и в Америке. «Shiseido», основанная в 1872 году провизором, который прежде работал на морской флот, и «Kanebo», появившаяся в 1887 году, были ведущими фирмами, и конкурировать с ними было непросто. Они применяли высокие технологии, использовали последние достижения современной науки, так что их продукция пользовалась популярностью далеко за пределами страны. Появлялись и новые фирмы, к примеру «Shu Uemura», и мгновенно добивались признания. Однако Елена Рубинштейн с азартом вступила в борьбу за место на здешнем рынке, коль скоро многие японцы страстно увлекались всем западным.
Мадам давала интервью журналистам, вела переговоры с инвесторами, промышленниками, банкирами, и ее собеседники, все без исключения, были мужчинами. Японцы в то время еще не привыкли к деловым влиятельным женщинам. К счастью, привычка уважать старших брала верх над мужским шовинизмом. Для них «мадам Лубинстейн» была прежде всего почтенная «мама-сан». И все-таки потребовалось целых четыре года, чтобы филиал ее фирмы открылся в Японии, зато с тех пор ей там сопутствовал неизменный успех.
Путешествие продолжалось. В Гонконге Еленой овладело лихорадочное желание скупать все, что только можно: жемчуг — килограммами, шелк — километрами. Она влюбилась в здешнюю архитектуру, наслаждалась китайской кухней. Пришла в полнейший восторг от ципао, традиционных длинных женских платьев с коротким рукавом, которые удивительно шли ей. Крошечный старичок портной сшил для нее великое множество таких нарядов, и она надевала их в Нью-Йорке, принимая гостей.
