– Для них законы – пустой звук, – говорит он Ричу, наблюдая за сценками, которые разыгрываются внизу. Им невдомек, что за государственную измену мужчину должно повесить до полусмерти, четвертовать живьем и выпотрошить, а женщину – сжечь, и никак иначе. Король может лишь заменить повешение обезглавливанием, а варят в кипятке только отравителей. Суд может вынести лишь одно решение, которое будет передано толпе, истолковано превратно, так что выигравшие будут скрежетать зубами, а проигравшие – требовать свои денежки. Не обойдется без драк, порванных рубах, разбитых голов и крови на мостовой, между тем обвиняемых от смерти будут отделять еще несколько дней.
Они не услышат обвинения до суда, и, как принято в процессах об измене, у них не будет защитников. Впрочем, их не лишают права самим себя защищать и вызывать свидетелей, если найдутся охотники свидетельствовать в их пользу. Случаи, когда обвиняемые в измене выходили из зала суда оправданными, у всех на слуху, но нынешним подсудимым рассчитывать не на что. Сейчас им следует думать о семьях, о том, чтобы задобрить короля, – это соображение способно усмирить самых буйных. Негоже препятствовать осуществлению правосудия. Предполагается, что в награду король дарует обвиняемым смерть от топора, менее унизительную для их чести. Впрочем, присяжные шепчутся, что Смитона скорее всего повесят, ибо какая у простолюдина честь?..
Председательствует Норфолк. Когда обвиняемых вводят в зал суда, они разделяются: трое джентльменов не желают стоять рядом с Марком, считая это ниже своего достоинства. Им приходится сбиться в кучу, но это устраивает их и того меньше. Он замечает, как старательно джентльмены отводят глаза, как ежатся, опасаясь случайно задеть локтем соседа, подергиваясь внутри дублетов и рукавов.
Только Марк признает вину. Юношу из милосердия держали в кандалах, чтобы не навредил себе ненароком. Целый и невредимый Марк предстает перед судом, на нем ни царапины, как и было обещано, но юношу душат рыдания. Марк умоляет о милости. Остальные обвиняемые скупы на слова, однако из уважения к суду держат себя в руках: трое героев ристалища, которые видят, как на них надвигается неприкасаемый соперник, король Англии собственной персоной. Они могли бы принять вызов, да только пункты обвинения, места, подробности мелькают слишком быстро. При желании они могли бы отыграть очко-другое, но к чему оттягивать неизбежное?..
Когда они входят в зал суда, лезвия алебард смотрят в противоположную сторону, когда выходят – повернуты к ним остриями. Они протискиваются сквозь толпу, живые мертвецы, вдоль узкого коридора из алебардщиков, к реке, возвращаются в свое временное пристанище, прихожую, где им надлежит ждать своего часа, писать прощальные письма и исповедоваться.
Все обвиняемые раскаялись, но только Марк признался, в чем именно.
Прохладный вечер: толпа угомонилась, судебное заседание завершено. Он сидит у открытого окна, клерки суетятся вокруг, бумаги увязаны, он говорит: пора домой. Я буду ночевать в городском доме, в Остин-фрайарз, отошлите документы на Ченсери-лейн. Он – господин того, что изложено на бумаге, и того, о чем бумаги умалчивают, повелитель лакун, ложных толкований и неточных переводов. Новости из Англии просочатся с английского на французский, затем (вероятно, через латынь) на кастильский и итальянский, через Фландрию к восточным владениям императора, через границы германских княжеств в Богемию, Венгрию и к далеким снежным просторам; торговыми судами в Грецию и Левант; в Индию, где слыхом не слыхивали об Анне Болейн, не говоря уже о ее любовниках и брате; по Шелковому пути в Китай, где знать не знают никаких Генрихов, а само существование Англии представляется сомнительной легендой о месте, где рты у мужчин расположены на животе, а женщины умеют летать; это страна, где правят кошки, а люди ловят для них мышей, притаившись на корточках у мышиных нор. В Остин-фрайарз он некоторое время рассматривает Соломона и царицу Савскую. Когда-то шпалера принадлежала кардиналу, затем король забрал ее себе, а когда Вулси умер и Кромвель пошел в гору, преподнес ему в дар, словно извиняясь, словно возвращая истинному владельцу то, что всегда ему принадлежало. Генрих подметил, каким взглядом всматривается он в лицо царицы, вожделея не ее, но Ансельму, антверпенскую вдовушку, на которой непременно женился бы, если бы внезапно не сорвался с места и не вернулся в Англию разделить жизнь со своим народом. В те дни он не раздумывал долго, всегда все просчитывал, а решившись, действовал без промедления. Таков он и сейчас. В чем еще предстоит убедиться его врагам.
– Грегори?
Он прижимает сына к груди. Тот весь в дорожной пыли.
– Дай посмотрю на тебя. Почему ты здесь?
– Вы не сказали, что возвращаться нельзя, – объясняет Грегори. – Не запрещали категорически. А еще я изучаю искусство публичных выступлений. Хотите послушать, как я говорю речи?
– Хочу, но не сейчас. Тебе не следует скакать через полстраны с одним или двумя сопровождающими. Найдутся люди, которые, зная, чей ты сын, захотят тебе навредить.
– А откуда они узнают? – удивляется Грегори.
Двери распахнуты, на лестницах шорох шагов, на лицах любопытство: вести из суда опередили его. Да, подтверждает он, признаны виновными и приговорены к казни. Нет, мне неведомо, когда они отправятся на Тайберн, но я буду просить короля даровать им быструю смерть. Да, и Марку тоже. Здесь, под этой крышей, я обещал проявить милосердие, и это единственная милость, которую я могу ему предложить.
– Мы слыхали, осужденные в долгах как в шелках, сэр, – замечает Томас Авери, его счетовод.
– Слыхали, толпа собралась преогромная, сэр, – подхватывает один из его телохранителей.
Появляется Терстон, присыпанный мукой.
– А Терстон слыхал, что пирожки уходили задешево, – говорит шут Энтони. – А что слыхал я? А я слыхал, сэр, вашу новую комедию приняли хорошо. Смеялись все, кроме тех, кому умирать.
– Но приговор еще можно смягчить? – спрашивает Грегори.
– Несомненно.
Он не в силах продолжать. Кто-то подает ему эль, он вытирает губы.
– Помню, в Вулфхолле, когда Уэстон вам нагрубил, – говорит Грегори, – мы с Рейфом накинули на него волшебную сеть и сбросили с высоты. Но мы бы не стали убивать его по-настоящему.
– Король волен осуществить то, что задумал, и многие знатные юноши поплатятся жизнью.
Он призывает домочадцев выслушать его со всевозможным вниманием.
– Когда соседи начнут говорить – а они непременно начнут, – что это я осудил джентльменов на смерть, скажите им, что это не я, а король, суд и что все формальности были соблюдены. Что в процессе раскрытия истины никого не подвергли пыткам. Не верьте, когда вам скажут, будто они умрут из-за того, что я затаил на них обиду. Обида тут ни при чем, это дело государственное. Я все равно не уберег бы их от королевского гнева.
– Но мастер Уайетт не умрет? – спрашивает Томас Авери. Слышен ропот. Уайетт – местный любимчик, домочадцы души в нем не чают за щедрость и обходительность.
