— Что ты говоришь, батюшка? — переспросила княгиня.
— Сейчас мне не помешало бы выпить, — отметил Андрей.
— Ой, господи, прости меня, глупую! — спохватилась Поля. — Ты же с дороги! Сейчас, сейчас, батюшка! Сейчас и баню протопим, и стол соберем, и меда хмельного для отдыха принесем! Ой, прости, сердешный, заболталась совсем! Прости!
Продолжить разговор им удалось только поздно вечером, глубоко утонув в пахнущей жасмином и лавандой перине. Лежа рядом на боку и расправляя жесткие упругие щетинки его бороды, Полина вдруг сказала:
— Вот уж не ожидала, что ты приказчицу Мошкарину на дальнее поместье сошлешь. Прямо камень с души упал. Мне уж казаться начало, что приглянулась она тебе, что мысли срамные вызывает. Ан приезжаю — а ее и нет вовсе. Изя двор стережет, и пустота.
— Там изрядные угодья без пригляда, а она наместница справная, хозяйственная, — словно оправдываясь, сказал Зверев. — Сын у нее совсем взрослый. Пусть лучше холопов ко мне в ополчение приводит, чем здесь попусту из угла в угол болтается.
— Верно, баба справная, — легко согласилась Поля. — Кабы ты при себе ее удержать норовил, подумала бы, что не токмо из-за справности. А коли хозяйствовать отправил, так и думы дурные туда же ушли. Из дома долой, за дальние моря, за густые дубравы, за текучие реки…
Жена наклонилась за своим честным и законным, не ворованным поцелуем и получила его — горячий и искренний.
— Глупая моя, — прошептал Андрей. — Никто мне, кроме тебя, не нужен.
И это была истинная и святая правда. Здесь и сейчас, рядом с преданной заботливой женой, князь и сам не мог поверить, что где-то там далеко, куда ушли дурные думы Полины, ему могла нравиться другая женщина. Он даже начал сомневаться, нужно ли отправляться за оставленным из-за нехватки места на струге, там, на Свияге, оружием и прочим припасом. Можно ведь по случаю послать кого-нибудь, велеть прислать с оброком, али и вовсе оставить там. Сын возмужает, соберет свою дружину — года через два сабли, бердыши и тегиляи там и на месте понадобятся.
— Вот бы и нашей Пребране с мужем так же повезло, как мне с тобой, — мечтательно добавила княгиня. — Дядюшка пишет, гранд Игулада-де-Кераль собой неплох, хотя оспа его лица все же коснулась. Но он юн, с возрастом несколько язвочек на левой щеке затянутся, останется лишь небольшой шрам. Знатность рода такова, что при разговоре с королем они имеют право выслушивать правителя с покрытой головой. Они не против связаться кровными узами со знатным русским родом, если приданое позволит молодым появляться при дворе с достойным грандов блеском. Но их беспокоит пригожесть невесты. Они хотят убедиться, что она так красива, как описывает князь Друцкий.
— В Испанию не поеду, — сразу отрезал Зверев. — Хватает мне на Руси по полгода из седла не вылезать.
— В том никакой нужды не имеется, — погладила его пальцами по щеке супруга и коротко поцеловала мягкими горячими губами. — Тульские бояре Рогодины тоже в родстве с гиспанскими графами состоят и отношения близкие сохраняют, письмами и подарками обмениваются. Дядюшка просит к ним в гости хоть на недельку из Москвы отлучиться, дабы бояре посмотреть могли на благолепие невесты и разумность ее и мнение свое родичам отписать. Дабы не токмо мнение свата Пребраниного им услышать, но и бояр иных, с нами незнакомых.
— У меня скоро седло мозоль на седалище натрет!
— Так кто же тебя гонит-то, любый мой? Недельку-другую отдохнешь без забот, а опосля ладком и тронемся. Тут недалече, за месяц-другой туда-обратно и обернемся. Погода этим летом удалась. Тепло, известно, припозднилось, с хлебом опять нелады, но ведь мы твоим разумением больше репу, свеклу да брюкву сажали, да горох с бобами. Их в достатке уродилось, тут и моего бабьего глаза хватает меж полей погулять. Посему за оброк и уборку можешь не беспокоиться, этой зимой будем в сытости. И без нашего пригляда смерды управятся, не впервой.
— Куда денешься, коли такое дело? — смиренно согласился Андрей. — Не самой же дочери мужа себе искать? Поваляюсь пару дней, отмою дорожную пыль, да с Богом и двинемся.
Как и планировала княгиня, до бояр Рогодиных они добрались примерно через месяц. По первому впечатлению, родичи жениха им понравились не очень: дом совсем маленький, всего на десяток комнат, причем весь вычищен и выбелен, ровно церковь — страшно в обуви зайти или высказаться по-простецки. Сами хозяева походили друг на друга, словно были близнецами, а не супругами: худощавы, гладколицы, одеты на польский манер. Их дети при виде гостей опасливо спрятались за спины родителей, из дворни нашлось всего трое холопов. Вместо пира они приготовили для гостей скромное угощение на четверых — детей нянька потчевала отдельно.
Однако тут боярин Ефим по случаю приезда предложил отпробовать его «алфавит»: анисовую, березовую, виноградную, голубичную, дынную, ежевичную… и добрались до яблочной служивые только к вечеру третьего дня. К этому времени бояре выяснили, что в Гишпании их сожгут обоих: Рогодина за православие, а Сакульского за колдовство; что англичане суть разновидность морских татар: сами ничего не делают, а живут разбоем, грабя суда трудолюбивых гишпанцев; что гишпанские вина лучше всех прочих вин, а русские меда лучше любых медов иных, но «алфавит» — всему голова на всем свете; и что брюква с репой уродились у обоих помещиков равно, а вот рожь под Тулой никто не высевает. А так же то, что оба они теперь лучшие друзья. И коли не удастся породниться через Гишпанию — можно найти и иные пути для крепких уз.
Как следствие — застряли князья в гостях не на неделю, а почти на месяц и обратно в Москву отправились уже по первому снегу. Добрались ко дню Павла и Варлаама
[12]
, неспешно отдохнули. Писать письмо дядюшке о поездке на смотрины Полина села только через неделю, и еще неделю его буквально творила, задумываясь и советуясь едва ли не о каждом слове. Андрей ее не торопил — он тоже никуда не спешил. Втянувшись в размеренную и неспешную обыденную жизнь не связанного службой русского помещика, князь Сакульский дожидался возвращения из поездки в имение и вдоль южных рубежей Руси князя Михаила Воротынского, дабы узнать о мыслях умного и опытного воеводы…
…Пока вдруг на двор не влетел всадник на покрытом кровавой пеной коне и, в нарушение всех правил приличия, спешился возле крыльца, стремительно взметнулся по ступеням. Расталкивая холопов, боярин забежал на второй этаж, без стука ворвался в светелку князя Сакульского, в то время как раз торговавшегося с мордвинским купцом о доставке колотых дров. Запас на подворье не пополнялся уже несколько лет, и Зверев прикинул, что доставка издалека дешевого леса, несмотря на хлопоты, выйдет заметно дешевле, чем покупка его же на московском, извечно дорогом торгу.
Тут хлопнула дверь, ввалился запыхавшийся донельзя незваный гость и, удерживая равновесие за створку двери, с трудом выдохнул:
— Царь… Отрекается… Постриг принимает…
— Боярин Скуратов? — узнал вестника Андрей. — Малюта?
