Крымчаки, выскочив в ворота, кинулись на него вместе. Наивные, совсем бестолковые, безусые мальчишки. Зачем их понесло разбойничать? Могли бы жить и жить… Он вскинул под саблю щит, привычно делая шаг в сторону, чтобы прикрыться одним противником от другого, быстро резанул длинным клинком между распахнувшихся пол халата по внутренней стороне бедра, отступил, продолжая движение по кругу — чтобы ближний татарчонок мешал дальнему вступить в схватку. Из перерезанной артерии в дорожную пыль хлестала струя крови, но мальчишка этого не замечал и, грозно скалясь, норовил нанести удар. Андрей просто пятился, выжидая, и примерно через минуту противник вдруг замер и медленно осел, закатив глаза. Его товарищ от изумления даже опустил оружие, не понимая, что случилось.
— Теперь ты, — указал на него саблей Зверев.
Мальчишка попятился, повернулся и бросился бежать. Князь, не теряя времени, опять пробежался вдоль лошадей, нашел еще колчан, накинул через плечо. По дороге от дальнего дома к нему со всех ног мчались сразу трое басурман — но не успели. Князь снял с седла лук, наложил стрелу. Двое прыснули в стороны, прячась за воротины и кусты, но третий, в кирасе, на что-то понадеялся. Наверное, на прочность трофейной польской брони.
— Я не гордый, — пожал плечами Зверев и с пяти шагов вогнал ему стрелу в бедро. Татарин споткнулся, по инерции сделал два шага и влетел головой Андрею под ноги. Князь дернул косарь, присел, всадил нож ему в загривок, снова выпрямился, накладывая стрелу на тетиву. В деревне опять стало тихо, никаких шевелений. Князь ждал. На этот раз времени у него было — вагон и маленькая тележка.
— Сдавайся, русский! — предложил кто-то невидимый, но близкий. — Сдавайся, а то убьем!
— Гюльчитай, покажи личико, — ухмыльнулся Андрей.
— Нас много, русский. Сдавайся, а то хуже будет!
— Чем гуще трава, тем легче косить, — продолжил озвучивать известные цитаты Зверев.
— Сдавайся, не то мы будем пытать тебя так, что ты сам станешь умолять о смерти.
— Сиди тихо, крыса, — предложил князь. — Твое место — в канаве хорониться, в ней и лежи.
За воротами через двор что-то шевельнулось. Андрей выстрелил туда, тут же дернул из колчана новую стрелу.
— Мы тебя все равно убьем! Сдавайся, не то хуже будет.
Князь пустил стрелу в шелохнувшуюся траву и улыбнулся, услышав сдавленную ругань.
— Мы будем жарить тебя на углях, русский! — пообещал голос. — Жарить долго и медленно, и у тебя на глазах скармливать твое мясо собакам!
— Расскажешь это гуриям в саду, — предложил князь. — Вот только пустят ли туда басурманина, обмазанного свиным салом? Не знаешь? Сало у нас есть, и времени натереть тебя им тоже хватает.
— Я обжарю тебя до полусмерти, но не убью. Я найду твоих детей, буду пытать их на твоих глазах, а жену отдам на поругание маврам.
— Думай о сале, уголовная харя. На прочее у тебя времени уже не осталось, — облегченно перевел дух Андрей. До деревни наконец-то добежали от озера запыхавшиеся бояре.
Прячущихся по кустам и ямам татар быстро выловили, со смехом и прибаутками милостиво перерезали им горло — возиться с пленными дозорным сейчас было не с руки. Своих бояр похоронили: пятеро погибло в дальнем доме, двое во втором и еще один — во дворе напротив Андрея. Татар, тщательно обобрав, свалили в канаву, закидав от запаха свежим сеном с одного из дворов.
— Скажи-ка, боярин, — поинтересовался у полусотника Зверев, — зачем татары дворы древками простукивают? Второй раз вижу!
— Схроны ищут. Смерды ведь для зерна в земле ямы копают, глиной изнутри обмазывают, а как обсохнет — хлеб в них хранят от урожая до урожая. Ну и для догляда прямо во дворе и роют. А иные в ямы такие добро при набегах прячут самое ценное. Случаются дурные — и сами прячутся. Рази не слыхал никогда?
— У меня в уделе сыро, вода близко, — ответил Андрей. — Там такая яма и недели не простоит, расчавкается. Потом только лягушек хранить и удастся.
— А-а, — понимающе кивнул Силин. — У нас не так, мы колодцы за водой по десять-двадцать сажен в глубину роем. Наши зерновые ямы поколениями живут. Я своим запретил новые во дворах копать. Токмо в стороне от деревни, и чтобы дерном живым закрывали. Но старые тоже бросать жалко. Труда ведь сколько в них вложено!
— Жалко, — согласился князь.
— А татары находят… Это мы удачно здесь с ними встретились. Это, выходит, они по Кобыльему проезду пришли. Его, значит, можно не проверять, там теперича пусто. С утра тогда на Сопливую горку пойдем. За ней проезд на Балабановский двор имеется, там изгонные отряды могут оказаться.
Сопливой горкой оказался совершенно лысый холм, выпирающий крутым горбом среди липовых зарослей. Под жиденькой травяной порослью проглядывала коричневая глина. В дождь склоны наверняка становились такими скользкими, что с них можно кататься, как зимой по наледи. Несмотря на ясную жаркую погоду, полусотня горку все-таки обогнула по краю, остановилась на хорошо наезженной дороге. Не проселок, где двум телегам не разъехаться, а самый настоящий тракт, способный пропустить четырех едущих стремя к стремени всадников. Боярин Сивин спешился, присел возле растоптанных конских катышков, принюхался, походил, всматриваясь в пыль…
— Похоже, прошел кто-то недавно, — сказал он. — И лошади некованы. Надобно проверить.
Он легко, словно забыв про тяжелую броню, запрыгнул в седло, дал шпоры коню. Боярские дети лихо рванули следом, и замешкавшийся князь опять оказался в задних рядах. Полчаса погони, громкий крик «Тата-а-ры!» — и он с холопами снова застрял в пробке, прислушиваясь к звону стали и крикам впереди. Справа и слева густо росли молодые липы вперемежку с березами. Вроде и не бурелом — а конному меж переплетенных ветвей особо не протиснуться.
— Служивые, за мной! — решился Зверев, спрыгнул с седла, перебросил из-за спины бердыш и нырнул под кроны, широко огибая место схватки. Сзади кто-то тяжело пыхтел. Как минимум холопы бежали следом. Когда лязг и крики остались слева позади, он опять повернул к дороге, ускорил шаг и вскоре различил впереди повозки и длинную череду людей, связанных одной веревкой за шею друг с другом. За ними приглядывали несколько татар.
Молча выскочив из-под веток, князь с силой ткнул одного крымчака в бок, погрузив острие лезвия под ребра чуть не до ратовища, дернул и тут же с замаха ударил второго, справа, поперек груди. Разбойник успел прикрыться от бердыша копьем, но вынырнувший рядом опричник Василий Сиделин саблей с замаха начисто срубил ему руку и добил ударом в горло. Татары с той стороны от невольников попытались достать их пиками, но тут вдруг полон дружно взвыл и рванул к лесу, перепугав потерявших всадников коней и опрокинув своих освободителей. Радостные татары кинулись добивать бояр — Сиделин охнул из-за пробитой копьем груди, Андрей же прикрылся широким лезвием бердыша, а когда его татарин отвел копье для нового удара, мощным взмахом подрубил ноги его коню, тут же откатившись в сторону. Копье вонзилось в пыль, разбойник повалился в сторону. Второй попытался наколоть его пикой, но тут подсобил Изольд, оказавшийся с другой стороны — достал басурманина в спину. Дальше по дороге истошно кричали и плакали в голос посаженные в телеги дети, выли и дергались невольники, запутавшиеся на своей длинной веревке в густом лесу, грозно ревел спешенный татарин, рубясь на саблях с Полелем, громко орали крымчаки, скача из головы обоза мимо телег на подмогу. Причем басурман скакало немало.
