Молиться за такой исход не было смысла хотя бы потому, что за него (он знал это досконально) молилась Мария, причем молилась истово, как ни за что другое. В подвале дома она соорудила маленький алтарь и, сжимая в руках четки, простаивала там на коленях часами, возведя глаза на статуэтку Девы Марии и шепча молитвы. Паузы допускались лишь тогда, когда сверху пролетало ядро — либо с заунывным жужжанием мимо, либо с сыпучим грохотом при попадании в какое-нибудь из близстоящих строений.
На эти ее зряшные стояния Томас смотрел с известной долей иронии, как и на всех убежденных, что этот мир — не что иное, как плод творения любящего и крайне сострадательного Бога. Хорошо хоть, что религиозные убеждения Марии не вменяли ей запрета на ту гамму удовольствий, которую они оба черпали от своей связи — один из многих компромиссов среди верующих, которые Томас истолковывал не иначе как поверхностность самих религиозных чувств.
Уже не чувствовалось бремя той вины, что прежде сопровождало в нем отрицание веры, когда казалось, что он тем самым предает себя и окружающих. Сейчас словно некая пелена упала с глаз, развеялась обманчивой дымкой — и осталось ощущение свободы, портил которую лишь сквознячок страха, что все в этом мире неотвратимо заканчивается смертью. Смерть одновременно служила и четким напоминанием о необходимости жить в полную силу здесь и сейчас. И нет никакой награды в виде загробного блаженства, а есть лишь ходульное обещание рая, хоть как-то подслащающее горечь быстротечной жизни, которая для многих является лишь унылой борьбой с голодом и преждевременной насильственной смертью. Что и говорить, придумано хитро, чтобы исправно удерживать людей в узде. Так с горькой усмешкой размышлял Томас.
— А?..
Ход мысли он внезапно потерял. На него с любопытством посматривал Ричард, сидящий здесь же за бастионным парапетом.
— О чем вы, интересно, раздумывали? — полюбопытствовал он.
— Я? Да так, преходящие фантазии. — Томас потянулся, после чего осторожно выглянул и осмотрел неприятельские позиции в сотне шагов отсюда. Мерные флажки турок по-прежнему свисали со своих вешек. Тишь да гладь. Ни шевеления, ни даже намека на него — ни здесь, вблизи, ни дальше в тыл, откуда обычно небольшими отрядами в лагерь с кораблей доставлялись припасы. Приподнявшись, на позиции врага посмотрел и Ричард, ища взглядом гнезда вражеских стрелков.
— Что-то у них сегодня тихо.
— Тихо в раю, — мрачновато сострил Томас. — А у них… Тебе не кажется, что они ушли?
— Ушли? — Ричард, удивившись, еще раз оглядел вражеские ложементы. — Может, какая-то уловка?
— А вот мы сейчас посмотрим, — поджал губы Томас.
Он сел и расстегнул на подбородке ремешок. Затем, взяв одну из заряженных аркебуз, что были наготове прислонены к парапету, водрузил на ствол шлем и медленно поднял его, чтобы над кладкой четко просматривался плюмаж. Поводил шлемом в одну сторону, затем в другую — не видеть этого из своих окопов враг попросту не мог.
— Если там хоть кто-нибудь есть, они не упустят случая дать выстрел по одному из рыцарей, — рассудил Томас.
Приманка не сработала. Наконец, когда стала уже затекать рука, аркебузу он опустил и снял с нее шлем.
— Пошли кого-нибудь с сообщением к ла Валетту. Что, мол, враг впереди не обнаруживает своего присутствия. А я, когда вернусь, сообщу, так ли это на самом деле.
— Вы… туда? К ним? — округлил глаза Ричард.
— Разумеется. Надо же, чтобы наверняка.
— А если это ловушка? Попытка выманить нас из укрытия?
— Ты сам видел, — сказал Томас, нахлобучивая шлем. — Ни единого выстрела. Они побросали свои ложементы, я в этом уверен.
— Но зачем?
— Терпеть не могу гадать наперед, — улыбнулся Томас. — И о тайной своей надежде слова не скажу, пока не увижу все своими глазами. Ну ладно, Ричард, — он хлопнул сына по плечу, — не будем мешкать. Посылай человека к ла Валетту и следи за мной. А то кто знает: туда-то я ползком, а обратно, может, и бегом придется.
Не дожидаясь ответа, он, пригнувшись, засеменил от парапета к ближайшему провалу, где не так давно был на скорую руку сооружен небольшой бруствер. По ту сторону вроде никого. Удовольствовавшись тем, что движения впереди не наблюдается, Томас с коротким вдохом перекатился через закраину и по склону осыпи слетел в рытвину, где припал к земле, тяжело переводя дыхание. Слух напряженно вылавливал малейшие признаки движения или голосов. Тихо.
Справа неподалеку виднелся труп, наполовину заваленный осыпью и припорошенный мучнистой пылью. На тюрбане бурело засохшее пятно, взлохмаченное в том месте, где череп прошила пуля. Глаза на откинутой голове омертвело пялились на чистую небесную лазурь, а по вздувшейся физиономии с ленивым жужжанием ползали мухи, жируя на гниющей плоти. Судя по виду и запаху, тело пролежало здесь дней десять — одно из многих, которых турки не рискнули забрать для достойных похорон по своему обряду.
Пока вроде бы все в порядке. Томас осторожно поднял голову и выглянул за край рытвины. Впереди расстилалась каменистая земля в грубых язвинах от вражеской картечи и ядер, которые даже при недолете, ударившись о камни, рикошетом отскакивали на укрепления. Куда ни глянь, всюду сломанные лестницы, брошенное оружие и доспехи — все это вперемешку с мертвецами, гротескно раздувшимися под солнечным зноем. Не более чем в двадцати ярдах от Томаса торчали разбитые обломки осадной башни, и он, медленно выпроставшись из рытвины, помчался к ней через открытое пространство, пригнув голову и плечи. Удивительно: ни окрика, ни выстрела. Присев на корточки за своеобразным укрытием из толстых досок, Томас кое-как отдышался, после чего оглянулся на бастион. Там виднелось поблескивание стали: значит, Ричард смотрит.
— Ниже голову, дуралей! — прошипел в сердцах Томас, вторя себе свирепым жестом, но голова юноши по-прежнему торчала над парапетом. Из страха за сына Томас выскочил из укрытия и помчался к ближайшему османскому флажку, помечающему переднюю линию ложементов: если где-то поблизости укрылся стрелок, то пусть он лучше выстрелит в эту бегущую мишень, чем в Ричарда. Бежал Томас не по прямой, а зигзагами. Сердце гулко стучало от напряжения и страха. Незаметно для себя он очутился на бруствере ложемента, куда и упал на четвереньках, с плеском разбрызгав глинистую жижу на дне. Тут же распластался по отвесной боковине, раскинув руки и тяжело переводя дыхание. Огляделся — никого. Он здесь один.
Кое-как уняв дыхание, Томас вынул меч и осторожно тронулся к ответвлению, которое, по логике, должно было выводить в одну из сап. За собой турки оставили немногое: в основном ломаный инвентарь да задубелое от грязи тряпье. Осторожно свернув за угол, Томас по сапе пробрался к одной из батарей, что смолкла три дня назад. Редан,
[61]
исправно молотивший Биргу последние два месяца, поражал своим безмолвием. Более того, в амбразурах из корзин с землей и камнем совсем не просматривалось пушечных жерл.
