Книга Меч и ятаган, страница 123. Автор книги Саймон Скэрроу

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Меч и ятаган»

Cтраница 123

— Справедливо, — прошептал он, кивнув. — Судьба моя справедлива.

Повернув голову к Ричарду, он облизнул сухие губы. Говорить удавалось с большим усилием, при этом голос звучал как чужой, тонкий и дребезжащий от немощи.

— Сын. Поклянись, что будешь заботиться о своей матери. Жизнь ее была такой нелегкой. Поклянись мне, что будешь заботиться о Марии.

— Клянусь, отец.

— Я горжусь тобой, — вымолвил Томас с улыбкой. — Любой счел бы за честь назвать тебя своим сыном.

Ричард, проглотив в горле комок, бережно положил ладонь отцу на грудь.

— Я знаю. И всем этим я обязан тебе.

— Нет. Я мог бы быть лучше. И как отец, и как человек. — Томас обернулся к Марии и посмотрел на нее с болью и тоской. — И как муж.

Она посмотрела, сдерживая слезы, и, наклонившись, поцеловала мужа в щеку, шепотом сказав:

— Нет в моей жизни лучшего. Ты — вся… моя любовь.

Зрение Томаса стало затмеваться; едва хватало силы дышать. Мучительно исказилось лицо.

— И ты… моя. Всегда была и есть. Прости меня.

Вскоре глаза его закрылись, а дыхание сделалось натруженным. С последним вздохом он замер и лежал в безмолвии. Не было сомнения, что жизнь покинула тело, уйдя туда, откуда нет возврата. Жена и сын молча сидели у одра, роняя слезы. Так они пробыли несколько часов, охваченные безутешным горем.

Когда на остров опустился сумрак, в лазарет зашел отдать дань уважения ла Валетт. Мария вынула пальцы из охолодевшей ладони Томаса и чопорно поднялась. Оглядев еще раз изборожденное шрамами лицо, она тихо поцеловала покойного в лоб и медленно тронулась к выходу, опираясь на руку Ричарда. Ла Валетт их сопровождал.

— Будьте уверены, что имя сэра Томаса не будет забыто никогда. Как и всех рыцарей, кто погиб во время осады. — Великий магистр глубоко вздохнул, словно пробовал воздух на вкус. — Когда все христианство прознает о том, что турки изгнаны с Мальты, оно обретет уверенность и сплоченность. Сулейман с его империей посрамлен, однако вскоре он может вернуться. Тем не менее Европа уже не будет страшиться участи жить под тенью полумесяца. И все это благодаря тем, кто погиб подобно Томасу, и тем, кто сражался и остался жить, как вы, мой юный Ричард. — Он обнял юношу и посмотрел на него с потаенной улыбкой. — Вы на редкость достойный наследник имени и звания сэра Томаса. Вы будто рождены для мантильи.

Затем ла Валетт повернулся к Марии и с поклоном сказал:

— Моя леди, видит Бог, я бы хотел для вас более удачного оборота событий. Но да сбудется воля Господа.

Губы Марии приоткрылись для ответа, но она смогла лишь кивнуть.

— Да, и еще кое-что, — сказал ла Валетт и вынул из-под дублета сложенный лист с гербом Барретов. — Сэр Томас дал мне это несколько дней назад, — протянул он бумагу Ричарду. — Он просил, чтобы я передал это вам, если с ним что-нибудь случится. — Великий магистр печально улыбнулся: — Не думаю, что он рассчитывал на худшее, но… вот, возьмите.

Ричард нерешительно взял письмо, поблагодарил. Ла Валетт куртуазно поклонился и зашагал обратно в свою ставку, где со снятием осады образовался бесконечный перечень новых проблем, требующих срочного решения. Юноша дождался, пока он скроется из виду, после чего повернулся к Марии.

— Вы не возражаете?

— Нисколько. Я буду ждать тебя на стене. Сегодня бриз такой приятный.

Она склонила голову и медленно побрела к лестнице, ведущей на стену форта. Ричард ступил в трепетный круг света, который отбрасывал вставленный в железную скобу факел, и начал читать:

«Дорогой, очень дорогой мой Ричард!

Боюсь, что в плане учености я не преуспел. Как, последнее время, и в сколь-либо заметных деяниях и поступках. Да и кто знает, может, мне и зваться человеком осталось всего ничего. А потому, если я умру, пусть эта короткая записка станет тебе моим завещанием. Ну а если останусь жив, то хорошо, если эти скудные мысли будут иметь хоть какой-то вес и ценность, которые я им пытаюсь придать.

Я хочу, чтобы ты знал и передал твоей матери, что она была права, веруя в ту непреложную правду, что живет в наших сердцах. Скажи ей, что я любил ее больше всего на свете, а тебя, мой сын, больше всего ценил. Два эти сантимента неоднозначны, хотя и никоим образом не исключают друг друга. На самом деле оба они — часть неразрывной связи между влюбленными и плодом их любви. Только это имеет значение. В сравнении с ним все остальное — так, бледная тень.

Мой сын, за эти короткие месяцы ты стал для меня так дорог, как едва ли способно стать любое другое дитя на протяжении всей своей жизни. Я стал смотреть на тебя с обоснованной, заслуженной гордостью. Ты наделен недюжинной отвагой, состраданием и мудростью. И я бы не хотел, чтобы эти свои драгоценные качества ты расходовал попусту, в низменном услужении такому аспиду, как Уолсингем. Для тебя есть куда более значимый, праведный путь, если ты только его изберешь. И если тебе довелось успешно пройти все те испытания, что выпали тебе на этом многострадальном острове, то истинный документ, вывезти который тебе предназначено судьбой, — это не тот, за которым тебя сюда послали, а тот, который ты сейчас держишь в своих руках.

Я прожил насыщенную жизнь. Среди содеянного мною есть много такого, о чем я сожалею, и я познал кое-что об ограниченности амбиций и заблуждений, которыми живут на свете многие — и мужчины, и женщины. Знай, что я пытался быть добродетельным человеком, и что мера этой доброты сугубо человеческая. Я отказался от мысли, что ее закладывает в нас некое вселенское божество; я уж молчу о боге христианском или о том, которого пытаются насаждать магометане. Нет ничего божеского в кровопролитии и жестокости, которых мы с тобой успели насмотреться.

Из всех дел, что занимают умы человечества; из всех трудов науки и философии, изложенных в словах и на страницах книг, в этой жизни есть лишь одна правда, которая представляет собою ценность. Думаю, что я ее постиг, и теперь вверяю тебе.

А состоит она в том, что я любил и был любим. И что я подарил этому миру ребенка. Моего возлюбленного сына. Вот и вся божественность, которая потребна человеку на этом свете.

Обожающий тебя отец».

Ричард перечел письмо еще раз — медленно, вдумчиво, — а затем бережно сложил и поместил за пазуху дублета, возле сердца. Он взошел по лестнице и, остановившись там рядом с матерью, неотрывно смотрел через бухту на полуразрушенный Сент-Эльмо.

У себя на плече он ощутил прикосновение материнской ладони.

— Ричард, с тобой все в порядке?

Юноша, как мог, старался превозмочь в себе зияющее горе и бесконечную, неотплаченную благодарность человеку, который был ему отцом и верным другом. К Марии юноша обернулся с вымученной улыбкой на лице.

— Да, мама, в порядке, — кивнул он; подавшись вперед, поцеловал ее в щеку и нежно взял в руки ее ладони. — Мама, поедем домой.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация