– Простите меня… Простите меня…
Сколько времени она так плакала, неизвестно, но Рустем терпел, пока поток слез не иссяк, наконец. Потом уложил жену, бережно укрыл, долго сидел, гладя по голове, как маленького ребенка, а Михримах ловила его руку и прижимала к губам. Она так и заснула, уткнувшись в ладонь Рустема. Было очень неудобно, но он терпел.
Произошло страшное: погиб, едва родившись, их первенец, но может, теперь Михримах что-то поймет? Может, хоть несчастье сделает их ближе?
На следующий день, когда Рустем зашел проведать супругу, все еще пребывавшую в постели, та расплакалась.
– Михримах, ты должна взять себя в руки. Не плачь, жизнь наладится.
Жена уткнулась в подушку, старательно отворачиваясь от него.
– Не смотрите на меня…
– Почему?
– Я страшная из-за всего этого.
Рустем тихонько рассмеялся в ответ:
– Ты самая красивая женщина для меня.
Снова поток слез.
– Неправда, я худая и страшная.
Он улыбнулся, прижал к себе, как ребенка.
– Послушай. Самая любимая женщина всегда самая красивая, независимо от того, худая или нет, рослая или нет… Хасеки Хуррем самая красивая для Повелителя даже сейчас, когда ей немало лет, а вокруг столько юных красавиц. Но Повелитель любит и видит только ее.
Заметив, что Михримах слушает уже без рыданий, Рустем вдруг усмехнулся:
– Но если ты будешь реветь, я тебя брошу.
– Не-ет!
– Брошу, брошу. Мне плакса не нужна.
Она поняла, что он шутит, уткнулась лицом в грудь мужа, звонко хлюпнула носом:
– Не буду…
(Казалось, что они вместе навсегда, что больше не будет никаких недоразумений, что все позади. Но это только казалось…)
Шли день за днем, и… ничего не менялось. Рустем-паша был занят с утра до вечера, куда-то уезжал, теперь уже на несколько дней, возвращался, проводил все время у Повелителя, в Диване или на конюшне, а бывало, и на улицах Стамбула. Домой возвращался поздно, уходил рано. Всегда интересовался здоровьем жены, дарил подарки, от которых у всех глаза разбегались, но и все…
Ночевали они в разных спальнях, о произошедшем не вспоминали, словно ничего не было. Безымянная могилка не изменила их отношений.
Рустем не раз убеждался, что Михримах понятия не имеет о жизни, которая течет за пределами Сераля. Хуррем Султан хотя бы старалась ездить по Стамбулу в закрытых носилках, слушать, подсматривать в щелку; кроме того, султанша-мать видела другой мир до своего появления в гареме, а дочь – нет. Михримах привыкла к благоуханию султанских садов, к тишине, потому что во внутреннем дворе Топкапы всегда тихо, придворные даже переговариваются знаками, для этого придуман специальный язык – ишарет.
Михримах часто рядом с султаном, а Повелителя всегда окружает тишина. Стоит султану где-то появиться, как вокруг воцаряется молчание; кажется, даже лошади и верблюды понимают, что нельзя ржать, реветь или цокать копытами. Затихает все, кроме ветра и птиц.
Еще Ибрагим-паша в его бытность Великим визирем советовал Повелителю ходить переодетым по Стамбулу, чтобы увидеть настоящую шумную жизнь города. Но Сулейман посчитал это ниже своего достоинства. Сам Ибрагим Фрэнк так поступал, это помогало немного лучше знать и город, и империю. Для Сулеймана было достаточно докладов советников.
Михримах воспитана отцом и тоже не считает нужным заглядывать за ворота Сераля кроме как для охоты или развлечения. Там, за воротами, для Михримах незнакомый и нежеланный мир.
– Султанша, не желаете сами съездить на рынок?
– Зачем?
– Посмотреть украшения.
– Фи! – пожала плечами Михримах. – Мне принесут их сюда. Сегодня придет Абдулла с браслетами, он обещал.
– Абдулла принесет только то, что посчитает нужным. А на рынке вы посмотрите браслеты, изготовленные другими мастерами.
– Мне нравится то, что делает этот мастер.
– Мне тоже, но лучше, если вы увидите и другие. Хотя бы для сравнения.
Всегдашнее спокойствие Рустема-паши очень нравилось Повелителю, но буквально выводило из себя Михримах, которая предпочитала, чтобы последнее слово всегда оставалось за ней, и терпеть не могла чьего-то превосходства в любом вопросе или споре. В мире существовали всего двое, кому она могла уступить, – султан и Роксолана. Иногда уступала Мехмеду, но только иногда. Рустем в число этих избранных не входил, ему полагалось быть на ступеньку ниже, и то, что он муж, положения не меняло. Толковых бывших рабов в империи много, а вот принцесса одна. Разие, рожденная Михримах, не в счет, она не способна конкурировать с дочерью Хуррем!
– Разве вам, султанша, не любопытно?
Любопытство – не последняя черта в характере Михримах, но не возразить мужу она просто не могла.
– Но там толпа чужих людей!
– Я буду рядом. Никто не посмеет вас обидеть или доставить неудобство. Мы не будем ходить по рядам, где торгуют чем попало, а в лавках с украшениями не бывает случайных людей.
– Не знаю… Я подумаю.
– Хорошо, только дайте мне знать заранее.
– Зачем?
– Чтобы я в этот день не уехал из Стамбула. Отпускать вас одну в Бедестан действительно опасно.
Юная супруга не сказала ни да, ни нет, но Рустем уже знал, что поедет, и не стал никуда уезжать из города, прекрасно понимая, что Михримах из строптивости отправится в Бедестан сама.
Так и случилось уже на следующий день. Не выбрав ничего из предложенного Абдуллой («такой у меня есть и такой тоже!), Михримах собралась на рынок, не предупреждая мужа.
– Паша, султанша решила съездить в Бедестан.
– Хорошо, Керим, распорядись, как следует. Я пойду незаметно для нее.
Евнух Михримах Касим-ага растерянно разводил руками:
– Госпожа, вас следует сопровождать хорошей охране.
– Ни к чему. Пусть будет обычная, с которой я езжу в гости.
Это был совсем иной мир.
Михримах часто ездила куда-то с отцом, иногда с матерью, иногда с Эсмехан. Но с женщинами они переезжали из одного дворца в другой, почти не встречая жителей, для них освобождали дорогу, убирая с пути любые препятствия и любопытных тоже. Отца же сопровождали толпы придворных и народа, но вокруг стояла тишина. Когда появлялся султан, замирало все. Только восторженный шепот, только дальние (рядом с Повелителем это запрещалось делать, чтобы не испугать его лошадь) выкрики, славящие правителя.
Вокруг Повелителя могло пахнуть цветами из сада, во время походов – конским потом и порохом, но только не запахами обыденной жизни большого города. Потому Михримах не было знакомо то, с чем она столкнулась. Раньше, чем гомон большого рынка, она учуяла запах. Ветерок принес многочисленные, далеко не всегда приятные ароматы. Помимо запахов пищи чуткие ноздри Михримах щекотала обыкновенная вонь людского и лошадиного пота, прогорклого жира, кож и выделки тканей…
