Нет, любовь в каждой строчке…
«Пусть тебя все болезни минуют,
Пусть напасти пройдут стороной.
Я к походам тебя ревную,
Очень трудно мне быть одной.
Сердце бьется раненой птицей,
За тобой оно рвется вслед.
Не могу ни дышать, ни молиться,
Стал отъезд твой мне худшей из бед».
Хотелось спросить о двух вещах: что же произошло тогда, когда Хуррем рядом с султаном заменила обманщица Каролина, и что же такое было в том крошечном свертке, который отец попросил, не разворачивая, положить матери в саван.
Попробовала спросить – не ответил, только сгорбился сильней.
Но оставалась еще просьба Хюмашах.
– Отец, во имя памяти о матери не вынуждайте Хюмашах выходить замуж за того, кого она не любит.
Сулейман вскинул голову.
– Об этом же перед смертью просила и Хуррем. Что там у Хюмашах?
– Она влюблена, и давно. Хороший человек, незнатный и небогатый, но разве это помеха? Она единственная наша с Рустемом-пашой дочь, мы сумеем дать Хюмашах хорошее приданое…
– Кто он? Пусть придет, я посмотрю на твоего будущего зятя.
Михримах чуть смутилась.
– Его нет в Стамбуле, отец. Аласкар сейчас на задании.
– Где?
– Он шпион султанши… Был таким. Это Аласкар сумел проникнуть к мятежнику, выдававшему себя за Мустафу, и заманить его в ловушку. Он много что сумел… Но сейчас он у шехзаде Баязида, султанша отправила его туда, чтобы следил за моим братом и дал знать, если тот сделает глупость.
Сулейман вдруг поднялся и шагнул к шкатулке, стоявшей на столе. Михримах быстро добавила:
– Но он скоро вернется. Мы с Хюмашах просим только подождать его приезда…
– Не вернется, – глухо проговорил султан.
– Что?!
– А я все думал, как к Баязиду попал вот этот перстень. – Сулейман протянул дочери большое кольцо.
Михримах в ужасе смотрела на перстень; именно его дала Роксолана Аласкару, чтобы тот мог доказать, что служит султанше.
За перстнем последовало письмо.
Строчки прыгали перед глазами, прочесть удалось с трудом. Баязид писал, что раскрыл султанского шпиона именно по перстню, который видел у валиде, и казнил его. С горечью упрекал в том, что за ним следят таким образом, и освобождал себя от любых клятв, данных матери…
Михримах даже застонала; перстень султанши, столько раз выручавший Аласкара, на сей раз его погубил.
– Это о нем? – кивнул на письмо султан, видя, как дочь схватилась за горло.
– Да…
– Передай Хюмашах, что я неволить не буду, но в казни ее любимого моей вины нет.
– Я знаю…
– Что еще такое делал для Хуррем этот человек? Это он раскрыл Каролину?
– Нет, отец, там помог Иосиф Хамон, он отправил людей, чтобы расспросили обо всем.
– Хорошо. Иди.
Михримах шла от отца, сжимая в руке письмо Баязида, и плакала. Как сказать Хюмашах, что ее возлюбленный казнен ее дядей за выполнение задания ее бабушки?
Хюмашах, шагавшая по коридору навстречу, обомлела:
– Что, матушка, что?! Что-то случилось? – Заметив письмо в руке у матери, ахнула. – Отец?!
Михримах скомкала лист, сунула за пазуху.
– Нет, дорогая, нет. С отцом все в порядке, я бабушку вспомнила…
– А… Повелитель что сказал?
– Повелитель сказал, что неволить тебя не будет.
Хюмашах счастливо заблестела глазами:
– Я подожду Аласкара, я буду его ждать столько, сколько нужно!
Глядя вслед дочери, Михримах едва не застонала. Пусть так, пусть ждет и надеется пока… так лучше, время лечит… может, потом… когда-нибудь… но не сейчас. Пока пусть верит и ждет.
Солнце и луна…
Михр-и-мах – солнце и луна…
Так бывает, когда луна торопится появиться на небе, когда солнце еще не ушло на покой.
Так было, когда у Хуррем родилась крошечная дочь.
Валиде Хафса Айше никак не могла понять, радуется она рождению девочки или злорадствует. Конечно, куда почетней родить мальчика, но второй мальчик у Хуррем – это почти личное оскорбление валиде.
Хорошо, что девочка, решила Хафса Айше.
Но с другой стороны, почетней рожать мальчиков. У Сулеймана пока ни одной дочки, все сыновья, хотя их осталось двое – Мустафа и Мехмед, еще двоих забрала болезнь. Старшего, Мустафу, родила красавица Махидевран, а Мехмеда эта пигалица, которую Повелитель даже после рождения сына не отправил от себя прочь, а снова взял на ложе!
Михр-и-мах… Солнце и луна… Пусть девочку зовут именно так!
Она крошечная, недоношенная. Выживет ли?
Гарем злорадствовал, потому что у Хуррем не получилось родить второго сына, а первый… это случайно!
Теперь-то Повелитель возьмет на ложе какую-нибудь другую?
Не взял, снова позвал к себе эту зеленоглазую! Объявил, что рождению дочери очень рад, это его любимая принцесса, что статус Хуррем – Хасеки – подтверждает и фирман о рождении дочери выпустил (невиданное дело!), словно это не девчонка, а наследник престола.
Если честно, то и валиде тоже хотелось внучку, у нее столько внуков, а внучка только вот эта кроха, что таращила свои зеленые, как у матери, глазенки и смешно причмокивала губками. Однако характер показала с первых дней, за жизнь боролась не хуже братца Мехмеда, тоже родившегося маленьким и слабеньким.
А дальше – удар для всего гарема, и для валиде в первую очередь, – султан в ответ на сообщение, что Хуррем родила девочку, довольно кивнул:
– Я просил ее родить дочь. Остальные будут сыновья.
Остальные?!
– Повелитель оставит подле себя Хуррем? Но это противоречит всем правилам!
– Каким? – чуть приподнял бровь Сулейман. – Разве есть такой закон?
– Нет… – чуть растерялась валиде.
Закона и впрямь не было, вернее, он был, но неписаный: «одна наложница – один сын». У Хуррем сын есть, все были уверены, что больше ей ложа Повелителя не видеть, и вот нате вам! Однако кто может возразить султану – Тени Аллаха на Земле? Хуррем не просто вернулась в спальню Повелителя, но стала единственной, только она рожала сыновей Сулейману…
Дети у Хуррем хоть и недоношенные, но живучие. Следом за Михримах осенью того же года Хуррем родила еще одного мальчишку (где ж такое видано, чтоб детей дважды за год рожать… Как тут в колдовство не поверить?) – Абдуллу, а потом еще Селима и Баязида, и только потом через пять лет – Джихангира. А кроме нее никто не рожал сыновей Сулейману. Да и как рожать, если Повелителю нужна только эта – вечно беременная пигалица?!
