Но я ничего этого не могла ей предложить. Мои сестры, Сесили и Анна, со мной старались почти не разговаривать — все мы прекрасно понимали, что любое наше слово берется на заметку, поскольку у придворных на уме одно: явится ли наш брат, чтобы спасти нас и свергнуть Тюдора? Мэгги, моя кузина, ходила не поднимая головы и потупившись; она пребывала в отчаянии от неизвестности и постоянно ждала самой худшей развязки: ведь если один наследник Йорков действительно на свободе, тогда второго наследника, ее брата Тедди, следует попросту уничтожить, устранив хотя бы эту угрозу династии Тюдоров. Стража, охранявшая Тедди в Тауэре, была удвоена, затем еще раз удвоена, и Мэгги была уверена, что писем от нее он не получает. Она не только не имела от него самого никаких вестей, но боялась даже спросить о нем. Было страшно подумать, что в любую минуту стражники могут получить приказ войти к нему ночью и удушить его, спящего, прямо в постели. Кто сможет воспрепятствовать исполнению приказа, отданного королем? Кто сможет остановить убийц?
Придворные дамы занимались в моих покоях прежними делами — читали, шили, играли на музыкальных инструментах и в различные игры, но все их действия были как бы приглушены; все беседовали вполголоса, никто не болтал, не смеялся, не шутил. Все тщательно обдумывали каждое слово, прежде чем оно срывалось с губ. Все опасались сказать что-нибудь такое, что потом может обернуться против них, все старательно прислушивались друг к другу — на тот случай, если услышат нечто, о чем непременно следует донести. Со мной все были молчаливо-внимательны, и стоило кому-то громко постучаться в нашу дверь, как все невольно затаивали дыхание.
Я пряталась от этих ужасных дневных посиделок в детской. Там я брала Элизабет на колени и начинала ласково распрямлять ее крошечные ручки и ножки, тихонько напевая и надеясь вызвать ее неуверенную очаровательную улыбку.
Артур, который пока оставался с нами, ибо мы отнюдь не были уверены в том, что находиться в Уэльсе безопасно, разрывался между необходимостью делать уроки и непреодолимым желанием смотреть из высокого окна на королевскую армию, размеры которой все увеличивались. Бойцы все активнее тренировались перед предстоящим походом, и Артур очень любил наблюдать за этим. Кроме того, он каждый день мог видеть гонцов, прибывавших с вестями с запада, из Ирландии или Уэльса, или с юга, из Лондона, где, по слухам, улицы так и гудели от возбужденных толп, а подмастерья открыто носили символ Белой розы.
В середине дня мы с Артуром обычно выезжали на прогулку верхом, но вскоре Генрих запретил нам ездить без вооруженной охраны, одетой в латы.
— Если им удастся похитить Артура, тогда вся моя жизнь не будет стоить ни гроша, — с горечью сказал он. — Тот день, когда умрет он или Гарри, станет днем и моего смертного приговора. И концом всего на свете.
— Не говори так! — я протянула к нему руку. — Не желай никому зла!
— Уж больно ты добросердечная, — проворчал он, словно это был какой-то недостаток, — вот только ума у тебя не хватает. Ты даже не понимаешь, даже представить себе не можешь, какая вам грозит опасность. Я запрещаю тебе выводить наших детей за пределы крепостных стен без вооруженной охраны. Я даже подумывал, не поселить ли их по отдельности — на всякий случай, чтобы кто-нибудь, явившись за Артуром, не смог захватить в плен и Генриха.
— Что вы такое говорите, милорд! — воскликнула я дрожащим голосом и сразу поняла, что любые мои здравые призывы разобьются вдрызг о неколебимую уверенность этого безумца.
— Пожалуй, стоит поместить Артура в Тауэр, — продолжал развивать свою мысль Генрих.
— Нет! — пронзительно вскрикнула я, не в силах сдержать волнение. — Нет, Генри! Нет! Нет! Нет!
— Там он, во всяком случае, будет в безопасности.
— Нет! Ни за что! Я никогда на это не соглашусь. Никогда! Я не позволю, чтобы его отправили в Тауэр, как…
— Как твоих братьев? — тут же спросил Генрих — точно ужалил. — Или как Эдварда Уорика? По-твоему, все они одинаковы? Все эти мальчики, которые надеются стать королями?
— Артур никогда не будет заключен в Тауэр! Он — не они. Он — провозглашенный тобой принц Уэльский и должен жить на свободе. А я должна иметь возможность ездить с ним на прогулки. Недопустимо, чтобы мы постоянно чувствовали, что нам в своей же стране грозит опасность! Нельзя становиться пленниками в собственных замках!
Генрих стоял, отвернувшись от меня, и я не видела, какое у него было выражение лица, когда выкрикивала эти слова. Но когда он вновь ко мне повернулся, его красивое лицо было искажено гримасой неприязни и подозрительности. Он так буравил меня глазами, словно с удовольствием содрал бы с моего лица кожу и заглянул внутрь, лишь бы узнать, о чем я думаю.
— Почему ты так настаиваешь на этих прогулках верхом? — медленно начал он, и я почти физически ощутила, как сгущаются его подозрения. — Почему ты непременно хочешь, чтобы твои сыновья оставались здесь? Может, ты выезжаешь с Артуром на прогулку, чтобы встретиться с ними? Может, ты попросту обманываешь меня своими уверениями в безопасности этих прогулок? Ты что, решила тайком вывезти отсюда моего сына и передать его им? Ты сотрудничаешь с йоркистами? И вы намерены выкрасть моего сына? Неужели ты уже заключила с ними сделку? Ну и какой же договор вы сковали? Наверное, твой братец станет королем, а Артура сделает своим наследником? Значит, ты прямо сейчас намерена отправить Артура под его крыло, а ему самому сказать, чтоб он как можно скорее начинал вторжение? Как только ветер переменится в неблагоприятную для меня сторону?
Повисло долгое молчание. Я медленно осознавала, в чем он только что обвинил меня. Бездна его чудовищного недоверия и страха приоткрылась прямо у меня под ногами, и мне казалось, что я сейчас упаду в эту бездонную пропасть.
— Генри, неужели ты действительно думаешь, что я твой враг?
— Я все время слежу за тобой, — сказал он, не отвечая на мой вопрос, — и моя мать тоже. И ты не получишь моего сына и наследника. Я не позволю тебе им распоряжаться. А если тебе захочется куда-то с ним вместе отправиться, ты отправишься туда только вместе с людьми, которым я могу доверять.
Неудержимый гнев охватил мою душу; я резко повернулась к нему и злобно прошипела:
— С людьми, которым ты можешь доверять? Назови хоть одного! Можешь? Найдется у тебя хоть один такой?
Плечи его вдруг поникли, и он, прижав руку к сердцу, словно я с силой ударила его в грудь, прошептал:
— Что тебе известно?
— Мне известно одно: ты абсолютно никому доверять не способен! Мне известно, что ты оказался в пустынном аду, тобою же самим и созданном!
Нортгемптон. Осень, 1493 год
Мы переехали в Нортгемптон. Здесь Генрих принимал тех, кого посылал на переговоры с моей тетей, вдовствующей герцогиней. Все торговые отношения между Англией и Фландрией были прекращены; никто не мог ни приехать оттуда, ни уехать туда; английская шерсть больше не должна была поступать во Фландрию, пока «этот мальчишка» держит там свой собственный, пусть и очень маленький двор, а эта «решительная особа», моя тетя Маргарет, продолжает утверждать, что он — ее племянник, и шлет послания правителям других государств, настойчиво прося поддержать его законные требования.
