— Итак, если там его считают королем Англии, как же они называют меня?
Посол снова глянул в мою сторону, явно ища помощи. Но я сидела, потупившись. Я ничего не могла сделать, чтобы отвести от него гнев Генриха; я могла лишь помалкивать, чтобы самой не стать мишенью его гнева.
Пауза затягивалась, затем посол все-таки нашел в себе достаточно мужества и честно признался:
— Ваша милость, вас они называют просто Генрих Тюдор. Претендент Генрих Тюдор.
* * *
Я была у себя, рядом со мной тихонько лежала в своей колыбели маленькая Элизабет. В руках у меня было шитье, но работа совсем не двигалась. Одна из бесконечных родственниц моей свекрови читала вслух что-то из Книги псалмов, а сама миледи кивала в такт хорошо знакомым словам, словно они полностью совпадали с ее собственными мыслями; остальные слушали молча, и на их лицах отражалось сплошное благочестие, но было ясно, что мысли у всех бродят где-то очень далеко отсюда. Внезапно открылась дверь, и на пороге с чрезвычайно мрачным лицом возник командир гвардейцев-йоменов.
Мои фрейлины дружно охнули, а кто-то даже слегка вскрикнул от испуга. Я медленно встала и посмотрела на мою кузину Мэгги. Я видела, что она шевелит губами, словно хочет мне что-то сказать, просто вдруг потеряла голос.
И я почувствовала, что вся дрожу, что едва держусь на ногах. Мэгги, видно, заметила это и сделала два робких шажка ко мне. Если бы она не поддержала меня под локоть, я бы, наверное, упала. Стоя рядом, мы смотрели на этого огромного человека, который вроде бы должен был отвечать за мою безопасность, но сейчас как-то боязливо торчал в дверях, не входя в комнату и не сообщая, что ко мне кто-то явился с визитом. Он стоял и молчал, словно ему невыносимо сложно было сказать, зачем он пришел. Я чувствовала, как дрожит Мэгги, и знала, что ее терзают те же мысли, что и меня: этот йомен пришел, чтобы отвезти нас в Тауэр.
— В чем дело? — спросила я и страшно обрадовалась тому, что голос мой прозвучал достаточно спокойно. — Да что с вами, капитан?
— Ваша милость, мне нужно сообщить вам кое-что очень важное. — Он неловко огляделся, явно чувствуя себя не в своей тарелке и, похоже, не желая ничего говорить мне в присутствии фрейлин.
Он и не понял, какое оглушительно облегчение я испытала, когда поняла, что он пришел сюда не арестовывать меня. Сесили, моя сестра, судорожно вздохнула и прямо-таки упала в кресло, с трудом сдерживая рвущиеся из груди рыдания. Мэгги чуть пошатнулась, сделала шаг назад и ухватилась за спинку моего кресла. Лишь одна миледи осталась совершенно невозмутимой. Она поманила гвардейца к себе.
— Подойди-ка, — резким тоном велела она ему. — Что ты хотел нам сообщить?
Он колебался, и я пришла ему на помощь: я отвела его в сторону, чтобы он мог тихо сказать мне одной все, что ему велено было передать.
— Что случилось? — спросила я.
— Я йомен Эдвардс, ваша милость, — представился он и вдруг покраснел, словно чего-то устыдившись. — Прошу прощения, ваша милость, но все очень плохо.
— Он заболел? — Как и все мы, я больше всего опасалась начала новой эпидемии чумы.
Но миледи, успевшая подойти к нам, сообразила раньше меня:
— Он опять сбежал?
Капитан кивнул.
— В Малин?
Он снова кивнул. Потом пояснил:
— Он никому не говорил, что собирается уезжать. Если бы я знал, что он больше не верен нашему королю, я бы его сразу арестовал, стоило кому-нибудь шепнуть мне об этом. Он ведь был у меня под началом. И полгода охранял ваши двери. Мне и в дурном сне присниться не могло… Простите меня, ваша милость! Но откуда мне было знать? Мы обо всем узнали только из письма, которое он оставил своей девушке. Вскрыли письмо и узнали. — Эдвардс неуверенно протянул мне клочок бумаги.
Я уезжаю и буду служить Ричарду Йоркскому, ибо он — истинный король Англии. Когда мы вернемся сюда под знаменами Белой розы, я объявлю всем, что ты моя невеста.
— Дайте мне посмотреть! — воскликнула леди Маргарет и выхватила записку у меня из рук.
— Вы можете оставить это себе, — сухо сказала я. — Или отнести вашему сыну. Впрочем, вряд ли он вас за это поблагодарит.
Она метнула на меня испуганный взгляд.
— Значит, тот йомен, что сторожил ваши двери, сбежал к этому мальчишке, — в ужасе прошептала она. — И личный конюх Генриха тоже…
— Как, и конюх тоже? Я не знала.
Она кивнула.
— Увы. А у сэра Ральфа Хастингса сбежал управляющий и прихватил с собой в Малин все их фамильное серебро. И многие вассалы сэра Эдварда Пойнингза тоже уехали — а ведь сэр Эдвард был нашим послом во Фландрии. Но даже он не сумел удержать своих людей! Ускользают за границу десятки… сотни…
Я оглянулась на моих фрейлин. Чтение смолкло; все, наклонившись в нашу сторону, пытались расслышать, о чем мы говорим; на лицах дам было написано жадное любопытство, в том числе и на лицах Мэгги и Сесили.
Капитан йоменов поклонился, попятился и исчез за дверью. И тут же миледи, резко обернувшись и в гневе тыча пальцем в моих родственниц, накинулась на меня:
— Мы выдали этих девиц — твою сестру и твою кузину — замуж за достойных людей, которым можем полностью доверять. Мы хотели ввести их в свой круг, сделать их Тюдорами, — шипела она, словно это я была виновата в том, что моим фрейлинам так не терпелось узнать новости. — Но теперь мы не можем быть уверены даже в том, что их мужья не готовят втайне восстание под знаменами Йорков, что их интересы по-прежнему совпадают с нашими. Пусть их мужьями стали верные нам ничтожества, но мы дали все этим людям, которые прежде практически ничего не имели; мы женили их на принцессах Йоркских, мы надеялись, что они будут нам верны и благодарны. Но теперь они, похоже, возомнили, что с помощью жен могут достичь истинного величия.
— Моя семья верна королю Тюдору, — твердо заявила я, но миледи не унималась.
— Твой брат… — Она проглотила готовое сорваться с языка обвинение. — Твоя сестра и твоя кузина благодаря нам получили и высокое положение в обществе, и немалое богатство. Но можем ли мы доверять им в такой момент? Когда все бегут отсюда? А что, если и они вздумают использовать против нас свои денежные средства и своих мужей?
— Вы сами выбирали им мужей, — сухо заметила я, глядя в ее бледное, искаженное страхом лицо. — Теперь нет смысла жаловаться мне. Я совершенно не виновата в том, что выбранные вами люди способны вам изменить.
Дворец Гринвич, Лондон. Лето, 1494 год
Даже наступление лета не принесло радости двору Генриха Тюдора. Я, правда, купила Артуру первого настоящего коня и первое настоящее седло, но мне тут же пришлось утешать своего младшего сына Генри, который тоже потребовал «настоящую большую лошадку», как у брата. Но, даже занимаясь с детьми, я не могла притворяться, что это такое же чудесное лето, как и все предыдущие, и не могла скрыть того, что наш двор покинули радость и веселье. Король был мрачен; казалось, он завернут в некий саван молчания. Его мать чуть ли не круглые сутки проводила в часовне. И каждый раз, когда кого-нибудь недоставало за обеденным столом или во время мессы, все озирались и шептали: «Он что, тоже уехал? Боже мой, неужели и он тоже? К „этому мальчишке“?»
