— Надеюсь, что так, — сказал Генрих. — Очень надеюсь. — И мне показалось, что он совершенно опустошен борьбой с собственными страхами. — Но даже если это и так… мне все равно приходится делать все, чтобы как-то удержать эту страну в состоянии мира, а я ведь еще должен обеспечивать и сохранность ее границ. Тогда как я пытаюсь совершить великое деяние, Элизабет. Я пытаюсь повторить опыт твоего отца и создать новую королевскую династию! Я хочу, чтобы Тюдоры навсегда оставили свой отпечаток в истории Англии. А еще я хочу наконец вернуть мир в нашу страну. Твой отец не раз пытался установить прочный мир с Шотландией, но ему это не удалось. Сейчас я тоже предпринимаю подобные попытки. Если бы твоя мать согласилась поехать в Шотландию и ради всех нас сумела привести шотландцев к союзу с нами, она бы оказала огромную услугу и тебе, и мне, и своему будущему внуку, который был бы перед нею в вечном долгу за то, что без опаски унаследовал английский трон. Подумай об этом! Представь себе, что можно было бы подарить нашему сыну королевство, в котором повсюду, даже на границах, царит мир! И все это легко могла бы сделать твоя мать.
— Нет, моя мать должна быть рядом со мной! — Я почти выкрикнула эту слезную, какую-то детскую мольбу. — Ведь тебе не пришло бы в голову отослать в чужую страну свою собственную мать? Твоя мать должна быть всегда с тобой! Ты держишь ее при себе как первого своего советника!
— Да, и она верой и правдой служит нашему Дому, — кивнул Генрих. — И я прошу твою мать тоже ему послужить. К тому же твоя мать все еще очень хороша собой и отлично знает, что значит быть настоящей королевой. Если бы она стала королевой Шотландии, мы наконец избавились бы от этой постоянной опасности, грозящей нам с севера.
Он умолк и, обняв меня за несколько пополневшую талию, заглянул мне в лицо.
— Ах, Элизабет, я все для тебя готов сделать! — сказал он с нежностью, заметив, как я расстроена. — Не тревожься, только не тревожься, пока ты носишь нашего сына! Пожалуйста, не плачь. Это плохо для тебя и плохо для ребенка. Пожалуйста… не плачь.
— Откуда нам знать, что это будет сын? — раздраженно воскликнула я. — Ты все время говоришь так, словно это уже решено, хотя никакие слова тут ничего не решают.
Он улыбнулся.
— Разумеется, у нас будет сын! Разве может такая красавица, как ты, родить мне не очаровательного сына-первенца, а девочку?
— Но моя мать непременно должна быть со мной! — Я сказала это так, словно ставила некое условие. И посмотрела ему прямо в глаза. Как ни странно, я уловила в них проблеск такого чувства, которого никак от него не ожидала. Его ореховые глаза тепло светились, с губ, казалось, готовы сорваться самые нежные слова. Он выглядел как влюбленный мужчина.
— Но твоя мать нужна мне в Шотландии, — возразил он, хотя и очень мягко.
— Я не смогу родить, если ее здесь не будет. Она должна все время быть со мной. А что, если во время родов случится что-то непредвиденное?
Это был, так сказать, мой козырной туз.
И я почувствовала, что Генрих колеблется.
— Ну хорошо, а если она останется с тобой до рождения нашего мальчика? — осторожно предложил он.
Я с надутым видом кивнула, но тут же поставила новое условие:
— Она должна быть со мной в родильных покоях до крещения ребенка! Я буду спокойна и счастлива, только если она будет рядом.
Он поцеловал меня в голову и сказал:
— Раз так, я тебе это обещаю. Даю тебе слово. Ты, точно настоящая чаровница, сумела склонить меня на свою сторону. Хорошо, твоя мать сможет отправиться в Шотландию и после рождения нашего ребенка.
Вестминстерский дворец, Лондон. Март, 1486 год
Миледи королева-мать выбивалась из сил, планируя поездку короля по стране. Моя мать, ветеран подобных поездок, пышных процессий и всевозможных визитов, наблюдала за этими приготовлениями, не говоря ни слова; а миледи целыми днями пропадала в королевской гардеробной, окруженная закройщиками, швеями, сапожниками и шляпниками, пытаясь создать новый гардероб для своего сына, дабы потрясти диковатых северян и заставить их принять Генриха как короля. Не испытывая должной уверенности в себе, чувствуя себя матерью узурпатора, леди Маргарет явно хотела, чтобы ее сын и она сама выглядели во всех отношениях по-королевски. Он должен был отлично сыграть роль правителя страны — просто быть английским королем для него было мало. По иронии судьбы и к вящему удовольствию нас с матерью, леди Маргарет до сих пор имела только один достойный подражания пример — моего отца, и это приводило ее в полное смятение. Мой отец был высок ростом, очень хорош собой и невероятно обаятелен; он прямо-таки притягивал к себе людей; ему достаточно было войти в зал, и он тут же оказывался в центре всеобщего внимания. Он отдавал должное новинкам моды, наслаждался красотой и богатством тканей, их насыщенными оттенками. Женщин он очень любил, и они всегда находили его чрезвычайно привлекательным; не в силах справиться с собой, он жадно ловил знаки их внимания, и, Господь свидетель, сами женщины тоже не всегда были в силах скрыть свое любовное томление. По крайней мере половина наших придворных дам всегда были влюблены в моего отца или уже стали его любовницами, а их мужьям оставалось лишь разрываться между восхищением, которое они испытывали при виде своего великолепного короля, и мучительной ревностью. Но лучше всего отец выглядел рядом с моей красавицей-матерью и целым выводком прелестных дочек. Мы, дочери короля Эдуарда, всегда представляли собой настоящий калейдоскоп прелестных мордашек, а наша мать была признанной иконой стиля, красоты и изящества. Так что леди Маргарет отлично понимала: вряд ли какая-то еще королевская семья сможет стать равной семье моего отца. Мои отец и мать были царственны, плодовиты, красивы и богаты. Когда-то леди Маргарет была фрейлиной моей матери и не раз собственными глазами видела, как моих родителей воспринимают простые англичане — точно семейство сказочных монархов. И теперь она просто до помешательства себя доводила в тщетных попытках превратить своего неуклюжего, бледноватого и куда более тихого сына в настоящего короля, равного моему замечательному отцу.
Она решила эту проблему, буквально утопив Генриха в драгоценностях. Он никогда не появлялся на людях без роскошной броши на шляпе или бесценной жемчужины в галстуке. Никогда не выезжал верхом, не надев перчатки, инкрустированные бриллиантами, и без седла с золотыми стременами. Леди Маргарет украшала сына мехом горностая, словно некую реликвию для пасхального шествия; но он все равно выглядел обыкновенным; казалось, этого молодого человека растянули до предела, заставили жить не по средствам и вбили в голову излишнее честолюбие и одновременно чрезмерную озабоченность будущим; он был вечно бледен от волнения, и особенно бледным его лицо казалось на фоне пурпурного бархата, в который его одевали.
— Я бы очень хотел, чтобы ты тоже поехала со мной, — жалким тоном промямлил он, когда мы с ним на конюшенном дворе Вестминстера выбирали лошадей для его поездки по стране.
Я была так удивлена, что дважды на него посмотрела, желая убедиться, что он не шутит.
